Часть I – ДВЕ ПЯТИЛЕТКИ. Глава 2. Я ПОМНЮ, КАК ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ
Не верь, не бойся, не проси![1]
Александр Солженицин
Ты помнишь, как все начиналось? Все было впервые и вновь! Как строились лодки, и лодки звались Вера, Надежда, Любовь!
Андрей Макаревич
Век живи, век учись! И никогда ничему не удивляйся!
Алексей Шибанов
Не падай духом, – улыбнись, Будь выше тех ты в мысли, Ведь все ошибки, – это жизнь, Что делаем при жизни.
Юрий Осиян
Шёл 1964-й год! Провинциальный город Омск, западная Сибирь! Жил я тогда практически в центре города, на улице Пушкина. Я пришёл в седьмой класс школы №: 43, что находилась где-то в районе улицы Декабристов.
Школа стояла в не совсем удачном районе, нравы были простыми, без изысков, часто в ход пускались кулаки. «Новеньких» необходимо было встретить после уроков, проверить «на вшивость» и «прописать». Я был «новеньким», да, плюс ко всему, ещё и «иным».
Например, я не мог понять, что смешного в кидании друг в друга половой тряпкой, в дурных приколах, вроде обсыпания мелом стульев и приклеивания обидных бумажек на спину. То есть я был не совсем «своим». Кроме того, уже в то время, ещё толком не осознавая почему, я ненавидел советскую власть и не скрывал это.
В моей жизни ничего омерзительнее, чем советская власть, не случалось. Это начиналось с утреннего включения радио и бодрого голоса с такой специальной
мерзкой советской интонацией: «Здравствуйте, дорогие товарищи! Начинаем утреннюю зарядку!» Высоцкий Владимир Семёнович, «Не страшны дурные вести – начинаем бег на месте». Это была суть мерзости советской власти – враньё и лицемерие.
Естественно, одноклассники чувствовали мою ненависть, я явно был «чужим». А это не прощается! Ну, а теперь представьте щупленького мальчишку-шипздика[2], да ещё при этом и наделённого чувством собственного достоинства. К тому же, «кучерявого», то бишь, еврея. «Достача» начиналась ещё на «большой» перемене: задавались вопросы, часто – провокационные.
Тут важно было взять себя в руки и не бояться вопросов. Главное, не идти на поводу у провокаторов, суметь решительно сказать своё «да» или «нет». В конце-концов, твёрдое мнение уважают всегда, каким бы оно ни было. Короче, главное в такой ситуации – не теряться, не бояться и верить.
Верить только в себя. Задавались вопросы о моих увлечениях. Я, не стесняясь, рассказывал о своих спортивных успехах, заявлял о себе уже как о музыканте, пытался получить свою долю уважения. Но кто же поверит 14-летнему «хвастунишке» в том, что он уже что-то из себя представляет? «Прописка» была назначена на «после уроков».
Нужно было выживать. Слава богу, к тому времени у хилого паренька уже имелись кое-какие достижения в спорте, кое-какие знания в голове, и кое-какой жизненный опыт. Как постоять за себя, я тогда уже знал прекрасно! А также, все мои соседи с улицы Пушкина учились в этой школе, а вместе мы были сила! Откуда такой «богатый» опыт, откуда уверенность в себе?
До этой школы я прошёл два интерната: один, номер пять, – в Кордном посёлке, другой, номер одиннадцать, – в Амурском. В отличие от других образовательных учреждений, дети, находящиеся в школах-интернатах, назывались не учениками, а воспитанниками. В школу-интернат принимались в первую очередь дети, нуждающиеся в помощи государства, в том числе дети из многодетных и малообеспеченных семей, дети одиноких матерей, отцов, дети, находящиеся под опекой.
Понятно, что в подобные заведения попадали дети с нелёгкой судьбой и, как следствие, с не самым лёгким характером. Воспитанники интернатов видели самую неприглядную сторону жизни, и ждать от них поведения «нормального» ребёнка, наверное, было странно. От прожитой в интернате жизни у меня остались два чувства – чувство страха – которое я уже изжил, потому что теперь ничего не боюсь – и постоянное чувство голода!
Мы, интернатские, были в одном, отдельном, социальном пространстве, мы жили, как- бы, в гетто, из которого вырваться весьма сложно. Чаще всего, как показывает практика, дети, выходящие из этой государственной системы, терпели в жизни фиаско. По крайней мере, комплекс неполноценности там вырабатывался, как нигде ещё.
Но, также, вырабатывалось и кое-что ещё. Жизнь в школе-интернате – это невероятный опыт. Нередко мы дрались – приходилось отстаивать свои честь, достоинство, и личную точку зрения. О том, что творится за стенами подобных учреждений вам приходится только догадываться. А для меня не секрет, что в подобных заведениях царит атмосфера жестокости и равнодушия.
Старшие воспитанники издевались над детьми помладше. И речь здесь шла не только о физическом насилии, но и о сексуальном. Малолетки, не достигшие четырнадцати лет, подвергались «насильственным действиям сексуального характера» со стороны юношей семнадцати-восемнадцати-летнего возраста. Самое удивительное, возмутительное и в то же время вызывающее недоумение – воспитатели всё знали, но почему-то молчали.
Вот и получалось, что детей отправляли в школы-интернаты, чтобы спасти от прошлой жизни и самих себя, но вместо помощи подрастающее поколение получало лишь новую порцию человеческой жестокости. О безграничной фантазии самих работников интернатов по части наказаний также было хорошо известно каждому воспитаннику. Ну а подростки в своей жестокости во многом превосходят любого взрослого.
Перед практически ещё ребёнком стояла вполне взрослая задача: не попасть «под раздачу» со стороны палачей-воспитателей; не оказаться жертвой безудержной малолетней жестокости; и самому не применять такую жестокость по отношению к другим. Вот тут и начала вырабатываться привычка «крутиться», идти на компромисс, находить выход из безвыходных ситуаций. Потому что выбор был не велик – или подставляй морду (если не чего похуже), или выкручивайся из ситуации.
Единственным спасением от этого мрака был спорт. Вирусом футбола заражены были даже девочки; вечером у теннисного стола – аншлаг, но, к сожалению, физкультура – это «отвлекающий маневр». Спорт – действительно замечательная штуковина, но высокий уровень враждебности у подростка – это проблема его родителей, явная или скрытая болезнь семьи. Дети из неблагополучных семей немного забывали о тяжёлых душевных травмах.
Хочу отметить, что как бы ни разъединяло людей происхождение, – совместная борьба за выживание, общие думы связывали нас крепче канатов. Многие дети адаптировались к интернату с трудом. Младшие рыдали, старшие пытались сбежать (я был именно таким). Как сейчас помню, что в один из побегов мой друг – Гена Верещагин – попал под трамвай прямо в центре города, возле будущего Дома Туристов.
Так как я всегда хорошо учился, участвовал во всяческих спортивных и культурных мероприятиях школы, принимал участие в различных олимпиадах и соревнованиях, и всегда вовремя возвращался в интернат из своих «самоволок», воспитатели меня особо не терроризировали. Кроме того, для занятий в спортивных секциях или в музыкальной школе нас отпускали официально. А я занимался… Чем только я не занимался!
Шутки шутками, а первый разряд по акробатике у меня был. А ещё до этого, в своих скитаниях я добегался до стадиона сельскохозяйственного института – представляете, где Кордный посёлок, а где Сельхоз институт! А там… а там тренировалась сборная команда города по ручному мячу, или, говоря профессионально, гандболу. Меня заинтересовала сама по себе игра – новая, незнакомая, необычная.
Все игроки были студентами Института Физкультуры, а тренер – преподавателем кафедры спортивных игр. Мне было позволено подносить мячи. Кроме того, я получил допуск как в сам Институт Физкультуры, так и на все спортивные площадки, где проходили занятия и тренировки. Вот там-то я и узнал профессионально всё про все виды спорта.
Как-то тренер сборной предложил мне набрать команду из пацанов моего возраста, а было-то мне самому всего лет девять-десять. Я собрал «команду», и мы стали официально заниматься под руководством настоящего тренера. Это было какое-то чудо! Нам выдали форму, мячи (правда, женские, потому что мужские были велики для детской руки), мы стали участвовать во всяких сборах.
Интернатское руководство отпускало меня без проблем по запросу от Института Физкультуры. Результат: летом 1961 года я – одиннадцатилетний «салабон[3]» – еду в город Тбилиси на первенство СССР по гандболу в качестве капитана юниорской сборной команды города! Вот тогда-то я впервые увидел Чёрное море, Сочи, Тбилиси, и Москву – ну и, конечно, влюбился в них… навсегда!
Из трёх частных домов, стоявших на том месте, где сейчас находится общежитие Школы Милиции, наш был посередине. Слева жила спокойная татарская семья Аникеевых, справа – дом ворчливой «квартальной», тёти Лизы. Рядом с нами стояла пятиэтажка, где жили почти все мои друзья, и во дворе которой стояли две шикарные (самые простые – обычные деревянные) беседки!
Слева, через дорогу – 5-я городская больница и, через два квартала, транспортный институт, справа, тоже в двух кварталах, – Юнгородок (городок, специально построенный для молодёжи, работающей на соседних заводах). Ещё из достопримечательностей – трамвай недалеко от дома, водокачка, откуда таскали воду, скверик возле транспортного института, где можно было гонять футбол или носиться сломя голову на ве́лике.
Ох, уж эти частные дома: обязательный огород во дворе – иначе не выживешь, «по́ воду» нужно было ходить за два квартала, дом топить дровами и углём, туалет – на улице. Летом необходимо убирать траву, зимой снег – иначе не пройдёшь от калитки к дому. Задняя часть двора у нас не была закрыта забором, и наш участок граничил с соседним – ничейным, через который находчивый народ устроил себе «короткий» путь в пятиэтажку. Поэтому в нашем дворе частенько появлялись весьма сомнительные личности.
Мы были обычными школьниками, немножко бандюганили – «Дядя, дай закурить», в меру занимались спортом – зимой нас было не выгнать с катка в Парке Культуры, а летом – теннисный стол (я думаю, да что там думать, украденный) стоял прямо во дворе. Кроме того, в одиннадцать лет, у меня появился велосипед «Подросток», на котором я «циркачил» так, что видевшим это делалось страшно.
Мы только-только начали приобщаться к портвейну, сигаретам и девчонкам и, теперь уже вечера напролёт, проводили в этих самых шикарно-обычных дворовых беседках, играя на семиструнных гитарах! Этот инструмент за семь рублей двадцать копеек фабрики им. Луначарского затрагивал струны моей души, поднимал настроение, заставлял переживать светлые романтические чувства.
В детстве, мне было лет восемь-девять мама мне сказала: «Тебе нужно играть на каком-то инструменте для общего развития», и отвела в обычную районную детскую музыкальную школу. После прослушивания встал вопрос о выборе инструмента. Предложили на выбор – скрипку, баян или фортепиано. Мне тогда казалось, что скрипка – это от слова «скрипеть». Скрипеть не хотелось, фортепиано физически бы не вошло в нашу избушку.
В каком-то смысле то, что я выбрал музыку – эксперимент. В эту профессию чаще всего идут дети из семей музыкантов. Многие из тех, с кем я учился в музыкальной школе, с детства знали, что будут музыкантами. Я – нет, у меня всё получилось случайно. Мои родители, к музыке были неравнодушны, но профессионалов в музыке у нас в семье не было.
Да, мама пела, и пела неплохо – старинные песни, романсы, цыганщина. Совсем немного она играла на семиструнной гитаре. И только дедушка играл на старинной осетинской гармошке. У него вообще была интересная и тяжёлая судьба – я как-нибудь расскажу и об этом, – и когда он проникновенно играл, я заворожённо слушал и впитывал всё, что мог понять и запомнить. Вот такая – практически никакая – у нас семейная музыкальная традиция и наследственность.
Короче, купили мне полубаян[4] (артель «Тульская Гармонь»), из-за которого от меня был виден только чубчик. Мама убедила меня, что это – самое то, и я начал учиться. Мы сделали этот шаг в неизвестность, полностью не осознавая, что отныне вся моя жизнь будет связана с таким серьёзным делом. Не предполагал я, как это сложно – если бы знал тогда, возможно, испугался бы.
Это было ужасно и мучительно – целых два года. Учиться плохо я не хотел, уже тогда выработалось какое-то качество – если что-то делать, то хорошо. Учиться хорошо меня «ломало» – ну не нравилось мне играть скучные этюды да гонять гаммы. Через два года мама отпустила меня, и я перестал мучиться. А в возрасте тринадцати-четырнадцати лет мне захотелось играть на гитаре. Хотя, стоит заметить, что навыки игры на баяне остались!
Богом клянусь, что таких страшных иностранных имён, как Чак Берри, Рэй Чарлз, Литл Ричард или «Битлз» с «Роллингами», в то время никто из моего окружения и слыхом не слыхивал! Про Элвиса Пресли что-то смутное в голове было, но кто это и что это, мы тогда не знали! Вот это самое «что-то смутное» не давало спокойно жить. Сей процесс начинался исподволь, в глухие годы политического и физического целомудрия.
Информационный «энтузиазм» был не по нраву советскому правительству. Но это самое «что-то смутное» привлекало слушателей, ведь они могли послушать запретные джаз и рок-н-ролл. В ответ ещё активнее заработали радиостанции, создающие помехи «вражеским голосам». Тогда змей-искуситель заглушался в радиоприёмниках мерзким хором искажённого партийного пения и тяжёлым низким гулом специально наведённого электрического ветра. И первым словом в этом сложном процессе физического разложения стало слово «бит».
В шестидесятые годы бит-музыка (так она тогда называлась) существовала в СССР только подпольно, оставаясь, по преимуществу, эстетическим десертом продвинутых музыкальных гурманов, имевших личные контакты с Западом, у которых была возможность получать пластинки из-за рубежа. Но всё это было где-то далеко – в столицах и портовых городах, за тысячи километров от провинциального Омска.
Да и узнали мы о наличии таких гурманов значительно позже. Жили мы не очень богато, выражаясь эвфемизмами[5]. А говоря нормальным языком, мы жили в нищете – как материальной, так и духовной. С детства мы познали голод и лишения, сполна ощутив, что такое бедность и нужда. Но совсем не уровень благополучия делает людей счастливыми, а отношения сердец и наша точка зрения на нашу жизнь. И то и другое – всегда в нашей власти, а, значит, человек всегда счастлив, если он хочет этого, и никто не может ему помешать.
На дворе стоял 1964-й год. В воздухе кружились космические корабли. Сначала в них сажали собак, но когда те передохли от радиации, то в корабли начали приглашать красивых русских парней, полагая, что парни окажутся выносливей. И, действительно, двое первых дали фору собакам. Один из них – голубоглазый – всё время смеялся. Другой – курчавый – был настораживающе задумчив и сразу же сделался кумиром интеллигенции.
Оба в своих полётах не увидели Бога, или не сказали об этом. Тогда же на страну набежал рак. Цветущие партийные люди вдруг начали сгорать за несколько месяцев, уступая в скорости переселения на кладбище только лишь беспартийным. Экзотическая болезнь со смешным речным именем вдруг перепугала всех до чёртиков. В нашей семье первой жертвой этой всех поедающей болезни стал дедушка – мамин папа.
«Продвинутые» люди шёпотом поговаривали, что рак появился по вине человека, и природа не виновата в возникновении онкологических заболеваний. Рак являлся заболеванием, вызванным загрязнением окружающей среды и образом жизни. В древности же им болели редко. Оказывалось, раковые опухоли крайне редко возникали до недавнего времени, когда загрязнение природы, засилье химии и неправильное питание стали широко распространёнными проблемами.
Я уже точно и не помню, кто показал мне первые три аккорда, думаю, кто-то из «блатных» или мама, да и песни тогда были соответственные: «Я помню тот Ванинский порт», «Из колымского белого ада», «Я был батальонный разведчик», и так далее. Ни авторов, ни композиторов мы тогда не знали, да и не интересовались. Высшим достижением была находка дополнительных двух-трёх аккордов: обычная песнюшка уже звучала как-то по-иному, свежо и насыщенно!
Гитара – очень коварный инструмент! Она очень легко может ввести в заблуждение. Три-четыре аккорда, пара-другая боёв и переборов, освоенных тобой, запросто могут родить иллюзию умения играть. Я помню, как однажды, нечаянно поставив палец не туда, куда следует, услышал что-то «космическое»! Это оказался аккорд – мажор+ – вспомните первый аккорд в «Oh Darling»!
Все знакомые мелодии, все популярные тогда песни, – всё немедленно исполнялось на двух-трёх семиструнках! И только на слух! Слава богу, в нашем распоряжении был единственный тогда на всю округу магнитофон «Яуза-10», «слаженный» на военном заводе в свободное от изготовления бомб время. Его порядковый номер намекал на то, что раньше уже были выпущены девять модификаций «Яузы», но где они продавались и кому, никто не знал.
Записаны, причём, в ужасном качестве, на «Яузе-10» были какие-то инструменталки, кое-какие песенки из репертуара Жана Татляна, Ларисы Мондрус, Муслима Магомаева, Эдиты Пьехи, Иосифа Кобзона. Всё это разучивалось и игралось без промедления. Самыми крутыми в то время были такие хиты советской эстрады, как «Будь со мной», «Голубые города», «Не спеши», «Аист», «Пингвины», «А я еду, а я еду за туманом» и знаменитый советский твист, песня о Москве «Лучший город Земли».
Иногда вечерами мы бегали на танцы в Юнгородок, где играл небольшой эстрадный оркестр под управлением Валерия Яфаева. В оркестре сидел старый (по моим тогдашним понятиям) дядька-гитарист, который играл на какой-то непонятной гитаре (разноцветной доске, да плюс ещё и электрической). Звали «дядьку» Виктор Николаевич, фамилию, хоть убей, не помню, а может быть, и не знал никогда. Но, самое главное, он брал совсем «неправильные» аккорды!
Это меня возмущало, с одной стороны, а с другой стороны – удивляло и интриговало! Ведь всё звучало классно, а это меня уже восхищало и вдохновляло! Несмотря на мою тогдашнюю стеснительность, я подошёл к «дядьке» с расспросами. И получил свой первый профессиональный урок, – всё оказалось совсем другим, не нашим, «неправильным», из другого (грамотного, по нотам) мира! И попахивало тем самым дивным «чем-то смутным»!
Во-первых, на гитаре «не хватало» одной струны, это была шестиструнная гитара! Во-вторых, все аккорды были какие-то «левые», не как у людей (а люди – это я и мои друзья – гитаристы-самоучки)! В-третьих, на гитаре стояли звукосниматель и две ручки – регуляторы громкости и тембра, – это уже ни в какие рамки не лезло!
Более того, для этой цветастой гитары требовался усилитель, – это вовсе было за гранью фантастики! И всё это – магическое, неправильное, чуждо-заграничное, пугающее и отталкивающее приходилось принимать, признавать, и осваивать! Это только намного позже становилось понятно, что тот, кто сумеет овладеть искусством игры на шестиструнной гитаре, сможет полностью оценить её простоту и получить удовлетворение, которое сторицей окупит его труды!
Меня будоражили потоки мыслей, захлёстывали неизвестные чувства: смесь страха, любопытства, удивления, восхищения и ещё чего-то нового, фантастического. Пришлось ломать пальцы и учить новые аккорды, пришлось перестраивать гитары, самопалить звукосниматель, и, в качестве усилителя, использовать бедный, измученный магнитофон «Яуза-10»! Условий для занятий тогда не было никаких.
Вообще-то, музыкантам для проведения простой репетиции необходимо было довольно много: хоть какое-то небольшое, но изолированное помещение, электричество, аппаратура, инструменты. И, желательно, наставник! Валерий Яфаев разрешил нам – салажатам – заниматься в клубе Юнгородка, и стал обучать нас уму-разуму. Это он первый показал нам те самые магические аккорды, от которых захватывало дух.
Так в 1964 году появилась первая группа гитаристов-нищебродов – без названия, без роду и племени, без инструментов и аппаратуры, без музыкального образования. Зимой мы играли танцы в клубе, летом – на открытой танцплощадке, стоявшей рядом с клубом. Гитары были простыми акустическими, и только на одной – соло-гитаре – изолентой был примотан микрофон-мыльница, который подключался к магнитофону. Это – всё!
В состав первой группы гитаристов тогда, кроме меня, входили: Алик Заливин, Владимир Овчаров, Валерий Кайгородов (не путать с Олегом Кайгородовым), Борис Гликман и Валерий Яфаев. Все они были старше меня, мне ещё не было четырнадцати! Чуть позже за «клавиши» сел мой одноклассник и сосед Лёша Гальперин. Иногда к нам – взрослым – прибивался сосед Алика, пацанёнок Саша по прозвищу «Гусь».
Сказать честно, на тех «деревяшках», на которых мы играли, невозможно было ничему научиться. Доля истины в этом есть: на инструменте, который в принципе «не строит» и звучит, как помойное ведро, нельзя научиться больше, чем трём блатным аккордам, хотя зачастую это лишь оправдание своей собственной убогости.
Хотя, что правда, то правда, – об некоторые дешёвые гитары действительно можно было покалечиться. Самое простое и обязательное – ободрать в кровь пальцы об чудовищно посаженные и обработанные лады. Было и так, что, вдруг, верхнюю деку продавит, а иногда дека, наоборот, начинала отрываться вместе со струнами от грифа. Лопнувшие струны отскакивали со страшной силой и легко могли угодить в глаз.
Очень важно и другое: чтобы чему-то научиться, нужно желание развиваться и учиться. А также важно и наличие уже состоявшихся музыкантов в группе. В нашей, «пионерской» группе учиться было не у кого. Я, например, уже тогда чувствовал отсутствие элементарной музыкальной культуры. Я хотел получать и совершенствовать свои познания в теории музыки, специфики формирования гитарного звука.
Сразу подмечу, что в то время я – самоучка, никогда ещё толком не учивший нотной грамоты, узнавал некоторые моменты только в ходе развития навыков игры. Начался период гитарных курсов: Виктор Николаевич показывал, какие существуют аккорды, как нужно играть, какие манеры и приёмы игры существуют. Появился медиатор[6]! Это было началом, первыми шагами в освоении гитары. Тяга к экспериментам с гитарой была неугасаемая.
Тут я должен упомянуть один эпизод, который случился у меня во время таких занятий-экспериментов. Мой учитель требовал, чтобы все струны в аккорде были плотно прижаты, и все шесть нот звучали ровно. Я взял обычный аккорд Ля-мажор, и абсолютно случайно – клянусь – поставил мизинец на вторую струну. Эффект был похож на оргазм!
Я оказался в какой-то волшебной атмосфере; это была настоящая магия. Гитаристы поймут, о чём я – они-то точно знают, как звучит мажор с шестой ступенью! Как же это красиво звучало! А если мизинцем зажать и первую, и вторую струны одновременно? Это уже – фантастика, это уже – полный джаз! Шестая и девятая ступени в мажоре – это кайф!
Мы посещали концерты, смотрели, как играют музыканты в ресторанах, кинотеатрах, на танцах, – сам процесс захватывал и оказывал серьёзнейшее влияние на наши интересы и идеи. Непонятно откуда мы брали тогда репертуар – «О, Марко Поло», «Марина, Марина, Марина», «Истанбул-Константинополь», и, главный шедевр – «Дом восходящего солнца».
Мы играли разные популярные эстрадные песенки, предпринимали попытки протаскивать в репертуар твист и шейк! «Twist Again», «Rock Around the Clock», и «Hippy Shake» – были вершиной нашего творчества. Пел у нас тогда Борис Гликман – не очень чисто, зато громко! На каком языке? На тарабарском!
Многих исполнителей мы просто не знали потому, что над великой страной висел железный занавес, а зарубежные исполнители были под строжайшим запретом министерства культуры СССР. Была такая большая-большая страна – СССР, а в ней были люди, которые хотели играть музыку – необычную, другую. Не ту, которую показывали по телевидению и транслировали по радио. Другую. Запрещённую.
Ни для кого не секрет, что к услугам советского человека было три эстрады: советская, заграничная и перепетая. Для чего перепевались песни – чёрт его знает. Может, хотели оградить народные уши от буржуйской ереси, а может, наоборот, пытались протащить западную музыку за железный занавес хотя бы в таком вот «мутантном» виде. Или просто сделать песню понятной тем, кто не знает иностранных языков.
Перепевали по-разному: переводили близко к тексту, сочиняли отсебятину, иногда просто несли бессмыслицу, которая напоминала иностранные слова. Мелодию «снимали» или делали новую аранжировку. Могли превратить песню в инструменталку или, наоборот, присочинить текст туда, где его изначально не было. Были просто дичайшие случаи.
Например, песню популярной француженки Marie Laforet «Manchester et Liverpool» перепел Муслим Магомаев, назвав свой вариант «Прощение». Тут переводом даже не пахло. Героиня песни Мари Лафоре ни у кого прощения не просила, ей просто было грустно, оттого что в Манчестере дожди, в Ливерпуле туманы, а любовь куда-то делась. Наверное, поэтому позже мелодия этой песни шла по телевидению в качестве фона во время прогноза погоды.
Радиосигналы зарубежных радиостанций, работающих на русском языке, постоянно глушились. Но некоторым отчаянным радиолюбителям всё же удавалось на короткое время поймать сигнал, чтобы послушать новости без цензуры и бит-музыку. Би-Би-Си, «Голос Америки», «Радио Свобода», «Радио Ватикана», «Немецкая волна», «Радио Канады», «Радио Японии» – вот эти семь, строго запрещённых станций, это всё, что можно было поймать.
Слушателей «врагов» привлекали не только новости, но и музыка, которую нельзя было услышать на Союзных станциях или приобрести в магазинах: Beatles, Rolling Stones, Элла Фитцджеральд... Кстати те, кто был уличён в прослушивании «вражеских голосов», подвергались административным и уголовным наказаниям. Поэтому передачи было безопаснее слушать в наушниках, не привлекая внимание соседей.
Однако в главном столкновении с «вражескими голосами» в отечественном эфире советское руководство решило следовать основополагающему принципу диалектического материализма: «сознание вторично, материя первична». И ударило по матчасти. К началу 1960 годов в СССР было построено около 1400 специализированных станций, которые позволяли заглушать до 40-60% зарубежных трансляций.
Там же, в Юнгородке, мы иногда смотрели кино. И вот, зимой 1965 года, мы увидели там чехословацкий фильм «СТАРИКИ НА УБОРКЕ ХМЕЛЯ». Я до сих пор не могу понять, как и откуда этот фильм 1964 года выпуска появился в «Юнгородке», потому что официально в советский прокат он был допущен только в 1966 году. Наверное, уже в то время в СССР были свои «химики», способные «сказку сделать былью».
Фильм конкретно «ввёл нас в кому», причём – на долгое время! Выезжающие на лошадях из-за горизонта парни с чёрными гитарами в руках произвели на нас неизгладимое впечатление! И, самое удивительное, – эти парни одновременно и играли, и пели! Музыка и песни, которые они исполняли, просто очаровали и заворожили нас! Вот тогда-то начался новый творческий подъём, мы стали искать зарубежные записи где только можно.
Человеческой душе музыка нужна всегда. Она является и мощным энергетиком, и успокоительным средством одновременно. В далёкие шестидесятые годы влияние музыки разных направлений коснулось практически всех советских людей. Это была эпоха строжайших запретов на культуру «тлетворного» Запада. А запретный плод всегда сладок!
Даже фирме «Мелодия» было запрещено выпускать пластинки с записями зарубежных и отечественных исполнителей, которые, якобы, несли вред и развращали непорочного советского слушателя. Но музыка просачивалась в страну Советов разными путями и способами. Заграничные пластинки привозили дипломаты, моряки, артисты. На них можно было услышать страстный блюз и взрывной джаз, рок-н-ролл и всяческие самбы-румбы.
Песни про партию, комсомол и родину уже набили оскомину истинным знатокам хорошей музыки. Магнитофон «Яуза-10» был ещё жив и на него писалось всё, что можно было «нарыть» на всяких вражеских «голосах», наскрести по сусекам, или записать на магнитной плёнке. Как мы все тогда не получили «рак ушей» от качества записей, остаётся загадкой. Тогда-то и появились пластинки, подпольно записанные в небольших студиях.
Это были более качественные записи на так называемых «костях» или «рёбрах». Основой этих пластинок служили обычные рентгеновские снимки, которые легко и в большом количестве можно было взять в архивах любой поликлиники. Рёбра в моём сознании ассоциировались с предчувствием непоправимой беды. Что-то горестное и жалкое!
Эти рентгеновские снимки появились у кого-то в школе, начали передаваться друг другу по рукам, и, наконец, оказались у меня в портфеле, как какая-нибудь контрабанда. Я принёс их домой, вытащил из портфеля и приставил к оконному стеклу. Неяркое городское солнце высветило чьи-то чёрные легкие, похожие на мешок, рёбра, и совсем уже неизвестные органы.
Я открыл крышку радиолы «Урал» и поставил снимки под корундовую иглу проигрывателя. Трески и шорохи наполнили комнату. Мужской нагловатый голос, сбиваясь на ритмичный речитатив, заорал что-то на английском под шум ударных. Почти не знакомая никому электрогитара начала вторить голосу нагловатого, имитируя тромбон.
Через полторы минуты музыкальный шум закончился, и игла проигрывателя начала бесполезно тыкаться в последнюю бороздку самодельной грампластинки. Автостоп не включался, «лёгкие с рёбрами» под иголкой продолжали вращаться, издавая предсмертные хрипы. Я был удивлён, я был поражён, я был ошарашен и ошеломлён. Я поставил пластинку сначала, а потом проиграл её ещё раз десять.
В СССР в 1950-60-х годах записи «The Beatles», Элвиса Пресли и других знаменитых музыкантов можно было послушать только на таких полулегальных подпольных пластинках. Качество записей было ужасным, но мы довольствовались тем, что бог послал! Что это было? Конечно же, это было самое низкокачественное дерьмо кустарного изготовления. Но дерьмо томительно-сладкое, сродни эротическому.
Тогда чувство будило в душе лишь веселье и толкало на необдуманные поступки. Но я был устроен так, что любой необдуманный поступок я должен был хорошенько обдумать до того, как его совершить. В моей голове пронеслось воспоминание о патриотических песнях, продающихся в музыкальном магазине в разделе «Лёгкая музыка». Они вызывали почему-то чувство неловкости и тоски.
Например, «Я люблю тебя, жизнь!» – мама говорила, правда, что это очень хорошая песня. Или «Хотят ли русские войны?» на слова популярного поэта, фамилию которого я никак запомнить не мог, как ни старался. Тем не менее, я возразил маме, сказав, что из песни «Хотят ли русские войны?» совершенно неясно, чего же хотят эти самые русские на самом деле, и мне лично кажется, что они именно войны и хотят.
Были, однако, в употреблении и произведения развлекательные, легкомысленные, не несущие в себе глубокой философской идеи, типа «Пять минут, пять минут... пожелать хочу вам счастья!». Но они вызывали у меня даже не тошноту, а уже полную панику и деморализацию. Какое счастье? Какие пять минут?
Стройки коммунизма – это понятно. Освоение целины – это по-нашему. Хрущевское эмоционально резкое ограничение художественного творчества – это всем ясно. Но пять минут... это уже ни в какие ворота! Во всей подобной продукции я чувствовал что-то неискреннее, и бесило меня именно эта неискренность. Также меня бесили и другие чисто совковые проблемы и «заморочки».
Нехватка музыкальной информации и литературы, полное отсутствие инструментов и аппаратуры, категорическая невозможность узнать что-то или приобрести хоть что-нибудь, выработали в нас абсолютно не характерные для подростков особые качества. Находчивость, деловая хватка, изобретательность, предприимчивость, потребность в обучении, техническое и коммерческое мышление, способность хоть из-под земли достать то, что требовалось – все эти качества мы приобрели благодаря повсеместному социалистическому дефициту!
И главное было – узнавать: что, как, откуда, почему, – в воздухе витало что-то новое, то самое «что-то смутное», что пока никак не поддавалось определению, но и не отпускало. А всё началось в 1961 году – многие считают этот год магическим, поскольку его нумерация прочитывается как слева направо, так и справа налево, если, конечно же, число перевернуть вверх ногами.
До 1961 года как бы не было ничего, после 1961 года появилось всё: биг-бит и первый успех «Beatles», фри-джаз, твист и белый блюз, а также – первый полёт человека в космос. С 1961 года символами эпохи становятся Юрий Гагарин, Че Гевара, Фидель Кастро и, конечно, «музыка большого удара» – или «биг-бит». Во всём мире идет нашествие этой музыки, и СССР – не исключение. Первыми в Союзе появились рижские «Revengers» – «Мстители».
Я думаю, что в глубине человека заложена творческая сила, которая способна создать то, что должно быть, которая не даст ему ни покоя, ни отдыха, пока он не добьётся своего тем или иным способом. Но, говоря честно, не в каждом человеке это заложено! Путешествие длиною в жизнь всегда начинается с первого шага.
Нет ничего более сильного и созидательного, чем пустота, которую люди стремятся заполнить. А нам было жизненно необходимо заполнить эту пустоту. И мы воодушевлённо двинулись в это путешествие к новому и неизведанному! У каждого человека своя судьба, свой путь в жизни. Народная мудрость гласит, что от судьбы не уйдёшь. И тем не менее, главное в жизни – это сделать правильный выбор в возникшей ситуации.
Зимой 1965 года сарай моего дома на Пушкина превратился в столярно-слесарную мастерскую – нужно было срочно делать гитары! Как сделать из семиструнки шестиструнку вопрос не стоял, – снял одну струну, и дело с концом. А вот как её сделать электрической было уже загадкой! Что такое бас-гитара никто из нас не знал, не слышал, и даже не догадывался! Мы не знали, сколько струн должно быть на бас-гитаре и как её настраивать!
Стали ставить струны от бас-балалайки, от пианино, от контрабаса. Правда, басы с такими струнами получались очень жесткими, и играть на них приходилось, предварительно обмотав пальцы изолентой. Кроме того, гриф обычной семирублёвой гитары мгновенно изгибался дугой и отламывался! Чего только мы не придумывали тогда, чтобы выйти из положения!
Только много-много лет спустя я узнал, что бас-гитара была создана американским бизнесменом Лео Фендером ещё в 1951 году на основе электрогитары, а не на основе контрабаса. Но где была та Америка, а где провинциальный Омск! Где в то время можно было отыскать полезную информацию? Всё было за рубежом, а нам туда – ни-ни-ни!
Вот на этом-то этапе музыканты и становились «самопальщиками[7]» – инженерами, новаторами, техниками, дизайнерами, конструкторами, изобретателями, которым пришлось переворачивать кучи технической литературы (например, журналы «Юный техник», «Умелые руки», «Наука и техника», «Моделист-конструктор», и др.), посещать кружки и станции юных техников и, конечно же, прибегать к помощи грамотных взрослых.
Мне повезло: в угловом доме на Маяковского и Карла Маркса жил умелец, у которого в подвале была своя мастерская! Он научил меня даже делать ГРИФ от гитары, который не гнулся от натянутых струн. При установке ладов точность требовалась микронная, иначе гитара не строила. К такому фантастическому грифу требовался соответствующий корпус, и опять умелец Гена объяснил и показал, как и из чего нужно это делать!
Гитары красились чёрной тушью и покрывались лаком. Формы у гитар были самыми невообразимыми! Он же, Гена, научил меня ставить на гитару пьезоэлемент в качестве звукоснимателя. Крепили пьезоэлемент к гитаре либо пластилином, либо изолентой. Позже оказалось, что звукосниматели просто можно было делать самим, но для этого нужны были магниты и катушки, которых простому смертному было днём с огнём не найти.
Но опять же, если вы собрались решить проблему, вам придётся взять на себя немного ответственности, а как следствие, и риска. Но риск – это то, что стоит за любым успешным делом. Вот так и начался в городе определённый период – оборванные трубки в каждой телефонной будке. Ведь в наушнике стояла та самая катушка на магните, а на один звукосниматель таких катушек нужно было целых шесть!
И, наконец, не помню уж каким образом, но в нашем распоряжении оказался заводской усилитель и колонка «Кинап»! Без усилителя и акустики к нему электрогитары не имели никакого смысла! В «Кинапе», как-будто специально, было сделано три входа: один – сильный (более чувствительный), два – послабее. До нас сразу же «дошло»: это сделано специально – для соло-гитары, для ритм-гитары, и для бас-гитары!
К «Кинапу» прилагалась маленькая колонка с двумя шести-ваттными динамиками. Все три гитары звучали через неё! Все старые музыканты знают, что такое легендарный «Кинап» и кинаповские динамики! Это – целая эпоха и эпопея становления советской рок-музыки! Что было на выходе? Ужас! Грязь! Рак ушей! Но нам казалось…. Мы же уже играли на танцах, и все девчонки смотрели на нас, как на идолов!
Пришло время совершенствоваться технически! Всем омским киномеханикам наступил «конец» – мы доставали их постоянно с просьбой что-нибудь продать из казённого имущества. А что значит продать что-либо из оборудования, числящегося на балансе кинотеатра? Тюрьма по нам по всем плакала – и по продавцам, и по покупателям! Мы ходили по грани и, иногда, заступали за черту!
Не потому, что мы плохие – у нас просто не было другого выхода. Официально купить мы не могли ничего: ни гитар, ни усилителей, ни динамиков, ни звукоснимателей, ни микрофонов. Приходилось крутиться со страшной силой! Если вы считаете, что что-то невозможно, что перемены не возможны, что вы в этом бессильны – это плохо, это крах!
Не думайте, что откуда ни возьмись, на вас свалится чудо или везение, которое заставит вас изменить свое мнение или переменит имеющийся ход вещей. Чудеса случаются с теми, кто в них верит. Люди сами создают их своей уверенностью. Мне кажется, что это была наша вера в то, что из любого затруднительного или даже безысходного положения найдётся выход. В нас была эта вера, и она закаляла нас всех!
Помню такой случай: кто-то откуда-то завёз в Омск заводской звукосниматель – настоящее совковое дерьмо, но для нас, да ещё и в то время! Короче, срочно потребовалось десять рублей – большие деньги при зарплате в шестьдесят! Уже в то время я ненавидел просить и занимать, но, в данном случае, некогда было рассусоливать. Я пошёл к маме и «занял» у неё десять рублей!
Она дала без вопросов, потому что уже тогда понимала, что просто так, на ерунду, я не попрошу. Ещё с детства мама доверяла нам, её детям, но мне – особенно, потому что, будучи совсем ещё мальчишкой, я вытворил несколько заслуживающих одобрения поступков! Итак, не позже, чем через час «заводской» звукосниматель был установлен на соло-гитару! Беленькая, пластмассовая коробочка! Красота! Восторг! Восхищение! Все сияли от счастья и радости!
Все, кроме меня: меня мучило, кусало, заставляло переживать и страдать ненавистное слово «долг»! Кроме музыкального призвания, во мне всегда, ещё с детства, присутствовала административная, организаторская, и коммерческая жилка. Я фибрами чувствовал, куда и когда нужно прийти, а, главное, – когда оттуда убраться! Я обладал навыком убеждения, и легко внушал окружающим и друзьям свои идеи.
Недолго думая, мы взяли гитары и пошли на пляж возле Ленинградского моста, которого, по-моему, в то время ещё не было. Там мы положили шляпу-сомбреро (после «Стариков на уборке хмеля» без сомбреро жизнь казалась невозможной) на песок и начали своё выступление! Вознаграждение не заставило себя ждать, – благодарные слушатели с удовольствием делились мелочёвкой!
Это уже была не танцевальная площадка, это уже была открытая концертная «сцена»! Заработок превысил все наши ожидания: в тот же день долг маме был возвращён, и в «кассе» осталась ещё приличная сумма! Но купить на неё было нечего! НО: будучи прирождённым «менеджером», я быстро понял, что найден новый способ заработка денег – «концертная» деятельность на пляже!
Счастлив, поистине счастлив человек, которого невзгоды жизни закаляют! Я понял, что человек лишь тогда чего-то добивается, когда он верит в свои силы! Необходимо убедить себя в том, что все твои идеи правильны, и направлены на достижение поставленных целей и задач. А раз так – за них следует сражаться. И в этой борьбе выковывается истина, закаляется характер, приобретаются драгоценные навыки. Это вам заявляет человек, который знает, о чём говорит, ибо сам он уже добился всего, чего хотел.
Насколько я помню, у нашей группы не было никакого названия. Как-то не до того было. И только пятьдесят лет спустя я, вдруг, задумался: а почему я тогда не назвал группу «Пушкин»? Такое классное название, но, очевидно, не соответствующее времени. Для такого названия было существенное основание: – мы ВСЕ жили на одной улице – Пушкина!
Валера Яфаев жил в Юнгородке, я – угол Пушкина и Потанина, Алик Заливин – угол Пушкина и Маяковского, Валера Кайгородов – возле «казачьего» рынка в здании Куйбышевского суда, Володя Овчаров – на Пушкина возле улицы Лермонтова. Но тогда такое название вызвало бы, по крайней мере, удивление, в то время такое и в голову никому прийти не могло. А зря! И – жаль!
Просуществовала наша группа около двух лет. В конце лета 1966 года «лафа» закончилась. Во-первых, клуб Юнгородка закрыли на ремонт, и мы лишились «базы» для репетиций. Во-вторых, кого-то замели в армию. В-третьих, Алик Заливин – лучший ритм-гитарист из всех, кого я встречал на своём пути, куда-то исчез. Расскажу один случай с Аликом прямо сейчас.
Во время танцев гитара неожиданно треснула прямо в руках у Алика. Треснула основательно, по всей деке. Может быть оттого, что он играл на ней тяжёлым боем, с большой страстью. Распавшийся на части инструмент он отбросил от себя прямо в зал, как мерзкого гада. Кстати, Алик Заливин – первый погибший омский музыкант нашего поколения – ни просто «исчез», осенью 1967 года он утонул в Иртыше по пьяни.
Коллектив, практически, распался. Но… я увлёкся этою игрой! Музыка – это наркотик, с которого очень сложно соскочить! Поэтому, show must go on[8]! Причём – всегда! Успех не приходит за один день. Более того, он приходит далеко не так быстро, как хотелось бы. Настоящий успех идёт медленно. И уверенно. Но только в том случае, если мы постоянно прикладываем для этого усилия, а не ждём с моря погоды.
Жизнь – это то, что происходит с нами сейчас. А, значит, каждый день является самым главным в жизни. Поэтому, если у нас есть какие-то желания, мечты и «важности», надо стараться реализовать их прямо сейчас, и получать от этого удовольствие. Не стоит ждать, что события сами изменятся в лучшую сторону, если не верить в возможность этого прямо сейчас. С нами происходит то, о чём мы думаем.
Правда, в молодости не все знают, что хотят делать со своей жизнью. Это не страшно! Самые интересные люди из тех, кого я знал и знаю сейчас, понятия не имели даже в двадцать лет, как они хотят прожить свою жизнь, причём некоторые из наиболее интересных мне знакомых сорокалетних не знают до сих пор. Наши мечты исполняются не раньше, чем мы к этому оказываемся готовы.
Что бы вы ни делали, не хвалите себя слишком много, но и не ругайте тоже. Ваш выбор, как и у всех, наполовину во власти случая. Иногда какая-то мелочь может круто повернуть жизненную дорогу. Нужно только всегда обращать внимание на мелочи и учиться не теряться и правильно использовать предоставляемые судьбой шансы. Играйте, пойте, танцуйте, даже если вам негде этого делать, кроме вашей гостиной!
Я устроил репетиционную «базу» прямо у себя во дворе, и начал собирать новую «команду». Мне нужны были соратники, я знал, что такие люди есть. Но родственные души – это не волшебные создания, они не падают с небес прямиком в наши руки. Настоящая родственная душа – человек, который будет способствовать вашему развитию и расти вместе с вами. Это уже нелёгкий труд. Родственная душа – это тот, у кого есть ключи от твоих замков и к чьим замкам подходят твои ключи. Именно тогда, в 1966-м, появились новые имена: Лёва Агранович, Саша Евсеев, Юра Мощанин, Саша Бучаков по кличке «Гусь», Юра Тарабарко (всем Царство Небесное)! Но, это уже другая история!
[2] Шибздик (жарг., пренебр.) – низкорослый, слабенький человек.
[3] Салабон (жарг.) – слабак, малолетка, новобранец в армии.
[4] Полубаян – музыкальный инструмент, баян в уменьшенном размере, предназначен для обучения игре детей, так как с полноразмерным баяном детские руки не могут справиться.
[5] Эвфеми́зм (греч.) – нейтральное по смыслу и эмоциональной «нагрузке» слово или описательное выражение для замены других, неприличных или неуместных, слов.
[6] Медиатор, также плектр – костяная, пластмассовая или металлическая пластинка.
[7] Самопальщик (жарг.) – тот, кто делает что-либо своими руками, самодельщик.
[8] Show must go on (англ.) – «Шоу должно продолжаться», слова песни группы «Queen».
