GENERATION "Б". Paul McCartney,“Back in the World”, EMI, 2003

http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2003/10/butov.html

Каких новостей и чудес следовало ожидать от очередного концертного альбома Пола Маккартни да и от его московского концерта? Вроде бы никаких.

Я Маккартни люблю и ценю, уверен, что он действительно выдающийся, чтобы не сказать — феноменальный сочинитель песенной музыки, причем не обязательно мелодической и лиричной типа “Yesterday” или “Michelle”, ему отлично удаются и боевые рок-н-ролльные вещи, где весь попс в ритме, звучании и аранжировке. (При этом, на мой взгляд, неоспоримые таланты бывшего битла все же не являются достаточным условием для того, чтобы делать его почетным профессором Санкт-Петербургской консерватории. В подобных актах признания заключена какая-то большая пошлость. Музыка все-таки развитое и оформленное искусство, ее жанры, виды, выделившиеся в ней области отличаются друг от друга. В консерватории не учат делать подтяжки на соло-гитаре и играть брейки на барабанной установке — и слава Богу, всему свое место, синтез жанров — идеология вчерашнего дня, годится только для глянцевых журналов да телепрограмм, так что петербургские консерваторские чиновники, желавшие, видно, выглядеть современно, угодили пальцем во вчерашнее небо.) Я не считаю, в противовес расхожему мнению, что Маккартни после “Битлз” — это уже в некотором роде Маккартни второго сорта. Его пластинки семидесятых годов великолепны практически без исключения. Жаль только, постепенно исчезает переполнявшая его царственная щедрость таланта — ведь из многих его вещей того периода умелый производитель шлягеров накроил бы песен по пять. С годами Маккартни становился осторожнее и как будто расчетливее. Зато не растратил вкус к неожиданным поворотам внутри песни, к неожиданной, сразу добавляющей новое измерение перемене интонации. Последние два десятилетия он действительно работал неровно, было достаточно проходного, но ведь и музыкальный мир сильно и, в общем-то, весьма жестоко для прежних кумиров менялся. Это сейчас настали благостные времена, когда востребовано все без разбора, все можно как-нибудь и где-нибудь подать и продать, сыграв либо на актуальности, либо на ностальгии. А двадцать пять лет назад было совсем иначе: герои шестидесятых смотрелись исключительно как палеонтологический материал. И сохранить себя в такой обстановке было крайне непросто. Маккартни сумел. В каждом десятилетии найдутся у него одна-две отличных пластинки и с десяток песен “фирменного” маккартневского качества, совершенно живых, без пустой эксплуатации собственного имиджа и прежних собственных достижений. Возможно, в новом музыкальном окружении они просто не так заметны — но не становятся от этого хуже. Многие ли рок- или поп-исполнители, ровесники Маккартни, способны еще сегодня похвастаться такими результатами?

Я люблю и ценю Маккартни. Но я не битломан. Я не коллекционирую старые пластинки, фотографии и газетные вырезки о членах ливерпульской четверки и не считаю, что всякая нота, сыгранная или пропетая ими на сцене, или во время записи, или в кругу семьи (такой материал издают обычно на дисках-антологиях) обладает безусловной ценностью; страшно сказать — даже знаменитые афоризмы и высказывания Джона Леннона кажутся мне в основном глуповатыми. Я слышал концертные диски Маккартни и смотрел видеозаписи его концертов достаточно, чтобы точно знать, — во всяком случае, так мне казалось, — что на очередном диске и концерте наверняка будет и чего наверняка не будет. Уже давным-давно Маккартни строит свои концертные программы не из новых вещей с очередного альбома — они присутствуют в гомеопатических дозах, — а на проверенной битловской классике и своих ярчайших шлягерах семидесятых. Грамотно чередуются рок-н-ролльная бодрость (непременные “Can’t Buy Me Love” и “Lady Madonna”) и лирика: опять-таки непременные “Yesterday” — вряд ли Маккартни дал хотя бы один концерт без этой песни (разве что из особых, “ностальгических”, с рок-н-ролльными хитами времен своего отрочества — в духе известной пластинки, выпущенной им эксклюзивно в “перестроечном” СССР) — и “The Long and Winding Road”. Аранжировки всегда самые традиционные, для грамотного стандартного рок-состава, с сохранением всех самых узнаваемых элементов первозданных версий. Существенно нового никогда и ничего не привносится — люди идут, чтобы послушать Пола Маккартни, знакомого им уже сорок лет, и получают именно то, что хотят. И нынешний тур ничем особенным, в сущности, не выделялся, кроме того факта, что Маккартни отправился выступать в Европу впервые за последние десять лет, да заезда в Москву. В общем, прикинув, есть ли мне какие-либо резоны платить полторы тысячи за билет, идти на Красную площадь и стоять там в толпе на ногах, вдали от сцены, глядя на телевизионные экраны, да звук еще на открытых площадках никогда стопроцентным не бывает, — я резонов таковых не нашел. И остался бы дома, когда бы мой коллега и друг Павел Крючков не пригласил все-таки составить ему компанию. Покидал же я Красную площадь после концерта искренне удивленный — тем, какое неожиданно сильное впечатление все это на меня произвело.

Не то чтобы экс-битл вдруг сотворил нечто небывалое, отнюдь, программа вполне уложилась в описанную схему. В число особенностей нынешней программы можно, пожалуй, занести только наличие нескольких битловских вещей периода “Сержанта Пеппера”, которые никогда прежде вживую не исполнялись,— например, одна из самых красивых песен “Битлз” “She’s Leaving Home”; да трогательное стремление Маккартни подолгу оставаться с публикой наедине. Почти четверть выступления занимала сольная часть, где Маккартни пел под гитару или под клавиши (и только постепенно, опять-таки с акустическими инструментами, один за другим стали подключаться к нему другие члены группы). И по-моему, это была лучшая часть концерта, потому что присутствовала в ней какая-то близкая русскому сердцу и совершенно неподдельная задушевность, да и вообще он здорово умеет просто петь, безо всякой поддержки, окажись он (мысленный эксперимент) с гитарой где-нибудь среди людей, вообще не имеющих представления о его существовании, — можно гарантировать, что они будут им очарованы. Недаром и весь “мемориальный” материал: песни памяти Джона Леннона, Джорджа Харрисона (забавная и грустная версия “Something”, Маккартни аккомпанировал себе — впрочем, честно проигрывая все потребные аккорды — на маленькой гитарке укулеле; инструмент ему доводилось использовать в песнях ранних семидесятых, но в отношении классики “Битлз” — это для Маккартни шаг поистине радикальный), своей умершей жены Линды — Маккартни свел именно в эту акустическую часть. И когда он впервые остался на сцене один, я вдруг понял, что сущность послания, которое отправляет публике Маккартни, а публика благодарно принимает, — она, конечно, уже не на уровне музыки; музыка настолько известна, что воспринимается почти автоматически, и это было бы посланием из прошлого, как, собственно, и выглядело большинство его поздних выступлений. Но еще когда я слушал альбом c той программой, которую экс-битл привез в Москву (мировое турне продолжается долго, и два диска с концертным материалом увидели свет в марте, за два месяца до московского концерта), у меня было чувство, что Маккартни каким-то совершенно непонятным образом, ведь в музыкальном плане почти ничего не изменилось, сумел сообщить на сей раз не сказать чтоб затертым, но как бы заслушанным за столько десятков лет вещам новую, неожиданную искренность, буквально откопать ее в старых песнях. Ну еще, конечно, харизма в России особенное имеет значение, но на меня харизма не действует или действует отталкивающе, и сентиментальная красивость не действует, и вообще все, что можно изобразить, сымитировать, даже талантливо. А вот на то, что передавал мне Маккартни, — надо же, отозвались и сердце, и ум. Прет, как говорят в народе. Редко бывает.

Очень благоприятное впечатление оставила манера Маккартни держаться на сцене: со спокойным достоинством, без эффектных поз и задыхающихся выкриков между номерами — да и немолод уже музыкант для кривляний и криков. Ну и только ленивый из журналистов, писавших о концерте, не отметил поразительно чистое чтение Маккартни русских фраз, записанных у него на бумажке; обыкновенно даже “привет, Москва” гастролеры выговаривают так, что скорее догадываешься, чем разбираешь, а тут даже абсолютно невнятные всякому иностранцу наши “ы” и “щ” вполне выговаривались — при том, что экс-битл вряд ли посвятил упражнениям в русском языке больше пяти минут. Видно, у него отличная акустическая память не только на музыкальные звуки.

И все же главное пока остается за кадром, и даже не совсем понятно, в каких словах об этом говорить. Дело вот в чем. Как ни крути, а рок-музыка и возникла, и возрастала отнюдь не в благостной экспрессивной среде. И как бы она ни усложнялась, ни взрослела, ни интеллектуализировалась и облагораживалась в дальнейшем (да, бывало в роке и такое, во что, если судить по нынешнему его состоянию, поверить трудно), корни ее все равно оставались в юношеском отчаянии, экзистенциальном протесте, в стремлении к свободе вплоть до бунта, а попроще — обычного хулиганства, в мечтах о сексуальной вседозволенности, в экзотических духовных исканиях, в наркотиках, наконец. Без этого всего нет настоящего рок-н-ролла. Здесь даже банальная любовная песенка предполагает некоторую злость и истеричность. Наличие или старательная имитация этого рок-набора только и отличает сегодня рок-мейнстрим от “голимой попсы”, довольствующейся силиконовой сексуальностью, пропагандой пляжного образа жизни и расхожей романтикой. На этом фоне Пол Маккартни, пускай наркотики ему и не вовсе не знакомы, все же выглядит гостем с Луны. Я побывал на достаточном количестве рок-концертов — и никогда нигде мне не доводилось видеть, чтобы публике транслировалась только и исключительно позитивная энергия: без злости, без боли, без дури. Слишком значимый для культуры двадцатого века, чтобы умещаться в тесные рамки поп-артиста, Маккартни остался совершенно чужд всей вышеперечисленной атрибутике. Бунтарем он не был даже тогда, когда для этого (чтобы не быть) требовались специальные усилия. Ну не свойственно ему это по природе. Однажды он попытался сочинить песню на тему расовых проблем в Америке — на выходе получилась нежная и абсолютно не социальная “Blackbird”. Настоящая политическая песня все-таки есть у Маккартни: “Отдайте Ирландию ирландцам” — но неуклюжая, какая-то вымученная, хотя и более-менее скандальная, где-то ее даже запрещали. Не суждено Маккартни ловко жонглировать лозунгами, и в идеологии он не нуждается. Определяющая черта его творческой личности — доверие к собственному таланту, который, конечно, может на время уходить в тень, но никогда не изменит окончательно, если не производить над ним каких-то диких экспериментов. Маккартни в абсолютной мере, доступной только гениям, свойственно “базовое доверие к миру” — то, что психологи рекомендуют всеми силами развивать у детей, начиная чуть ли не с первого дня. Дар Маккартни, все его творчество действительно очень детские, и за это сохраненное детство стоит ценить его не меньше, чем за собственно мелодические достоинства. Разумеется, я не подразумеваю под “детским” никакого умаления, примитива — на мой взгляд, такую же “детскость” сохранял в себе, например, поэт Николай Гумилев, что не помешало ему “по-взрослому” наполучать георгиевских крестов, оставить след в русской культуре и принять большевистскую пулю. Кстати, особенно заметна “детскость” Маккартни в сравнении с очевидной неизбытой “подростковостью” его партнера по “Битлз”, большого любителя демонстративного поведения на сцене и в жизни Джона Леннона. Весьма интересно было наблюдать на Красной площади, как люди танцуют под Маккартни: это мало напоминало обыкновенные дурноватые рок-пляски, на ум скорее приходили какие-то патриархальные, не пьяные, но веселые праздники вроде еврейской свадьбы или утренник в детском саду в те редкие моменты, когда дети забывают стесняться, перестают оглядываться на все и вся и начинают развлекаться в свое удовольствие.

Но даже если бы Маккартни был давным-давно всеми в мире забыт, разучился петь, а в Москву приехал со второсортным непрофессиональным составом исключительно за деньгами — все равно для России была бы здесь особая тема. Это в Европе, в Америке, в цивилизованной Азии выступление Маккартни — вещь рядовая, а для нас — культурная, если не историческая веха. Приезда “Битлз” в Советский Союз так сильно ждали еще в середине шестидесятых, что напряжение этого ожидания породило настоящие, живучие легенды. Главная, инспирированная песней “Back in the USSR” (кстати, в нынешнюю концертную программу Маккартни включил ее не только для выступления в России, как можно было бы предполагать, — она присутствует на диске и исполнялась в разных странах, в частности в Мексике, большая часть населения которой вряд ли себе представляет, где был этот СССР и что теперь с ним сталось), повествовала о том, как битлы долетели аж до аэропорта Шереметьево и только здесь получили от проснувшихся советских властей отлуп, так что с обиды отыграли концерт прямо на летном поле. Это чистая сказка. Более правдоподобная история — о том, что они все же побывали в Москве инкогнито, пролетом с каких-то азийских гастролей, и дали закрытый концерт в английском посольстве. Вроде бы даже есть свидетели — скажем, русские жены каких-то работавших на тот момент в Москве англичан, на том концерте побывавшие. Однако существует хронология “Битлз”, где все действия и передвижения группы расписаны буквально по часам, — и там не просто нет упоминания о визите в Москву и посольском концерте, но по ним даже не определяется промежуток времени, когда эти события могли бы состояться. Сам Маккартни на пресс-конференции сообщил, что в России он прежде не был никогда; что в восьмидесятых делал предложения выступить в России, но по непонятным причинам получил от каких-то официальных людей отказ. Когда именно в восьмидесятые — не уточняет. Опять-таки молва пытается связать это с московской Олимпиадой, но такая связь тоже не представляется достоверной: Олимпиада по причине советского вторжения в Афганистан носила как бы альтернативный характер, евро-американским миром принималась в штыки, а то и прямо бойкотировалась, и непонятно, чего ради именно в такой напряженный момент экс-битлу вздумалось бы предлагать себя: все равно как накануне “Шока и трепета” попроситься на гастроли к Саддаму Хусейну. В общем, как бы там ни было, а ни вместе, ни порознь битлы не могли добраться сюда четыре десятилетия — хотя за последние пятнадцать лет кого уж только у нас не перебывало. Правда, первым проторил в Россию дорожку вроде бы тоже вполне полноправный битл Ринго Старр. Однако же не вызвали его концерты такого ажиотажа, прошли тихо, почти незаметно. Видимо, лишь двое из четырех отождествлялись с самим понятием “Битлз” по принципу: “говорим партия — подразумеваем Ленин”, и после гибели Леннона (простите за каламбур) один лишь Маккартни воспринимается у нас не просто как музыкант — а как фигура символическая. И хотя он наверняка не слишком глубоко вдавался в специфику прежнего и нынешнего российского существования, интуиция, видимо, подсказывала, что к чему, — вряд ли одна лишь пустая спесь заставила его выставить твердое условие: концерт может состояться только на Красной площади.

Кому я точно на этом концерте не завидовал — тем, кто был в состоянии заплатить большие деньги и приобрести сидячие места. Приятно, конечно, видеть знаменитого музыканта не на телеэкране, а прямо перед собой, даже без бинокля, да заодно и с Путиным, явившимся из Спасских ворот, почувствовать себя чуть ли не запанибрата. Однако это не Большой театр и даже не Концертный зал “Россия”: местничество чужеродно площадным, стадионным концертам, и общность здесь надо ощущать не с элитой — элите, собственно, тут вообще не место и было бы полезно раствориться в толпе. Но нашей элите такой вариант поведения, конечно, и в страшном сне не приснится — а зря, опять упустили шанс заметить общество, в котором и благодаря которому они живут, причем увидеть его в неожиданном и на удивление обнадеживающем срезе. Главное, что я вынес с этого концерта, — именно образ публики, той публики, денежных возможностей которой хватило лишь на демократичные стоячие билеты, — реакция людей, танцы, пение, лица, маленькие дети на плечах родителей — такая радость распространялась по Красной площади, такое ощущение праздника, какого в России я не видел уже давно, а то и вовсе никогда. И я все пытался придумать, как бы назвать, собрать под одним словом все это множество людей, съехавшихся из разных городов, готовых стоять на котурнах, чтобы все-таки увидеть собственными глазами на далекой да еще и загороженной инженерной конструкцией сцене маленькую, почти точечную фигурку в красном, согласных, если не досталось билета, не видеть, так хоть слышать, даже из-за стены: не меньше нескольких сотен человек прослушали весь трехчасовой концерт, стоя у милицейского ограждения за Иверскими воротами, за Манежной площадью, практически на проезжей части у начала Тверской. Вряд ли все они — битломаны. Вряд ли даже у большинства из них музыка “Битлз” или Маккартни присутствует в жизни не то что ежедневно, а, скажем, еженедельно. И все же все они относятся к единой культурной генерации. Разумеется, она не совпадает с обычным биологическим поколением — ибо старшим здесь сегодня уже к шестидесяти, а младшим где-то чуть за половину третьего десятка (впрочем, это условно, у многих моих знакомых сверстников дети — подросткового возраста, студенты начальных курсов, выросшие в совершенно иную и общественную, и музыкальную эпоху, настоятельно требовали, чтобы родители взяли их на концерт с собой). Старшие и младшие этой генерации прожили, в принципе, абсолютно разные жизни (во времена первых пластинка “Битлз” стоила на черном рынке полторы средние зарплаты научного работника, последние покупают на Горбушке по три доллара пиратские компакт-диски в формате mp3 — штуках на шести таких можно уместить все творчество и “Битлз”, и всех битлов по отдельности). И тем не менее в нашей стране практически любой человек, попадающий в эти возрастные рамки, — ну, за исключением, конечно, дремучих вариантов, к которым понятие культурной генерации просто неприложимо, — и даже совершенно не интересующийся современной музыкой, не только знает, кто такие “Битлз”, но и способен назвать членов ливерпульской четверки по именам (а попробуйте такой же тест провести в Америке). И более того: я пытался вспомнить еще какой-нибудь иной подобный культурный идентификатор и не сумел — разве что Высоцкий и персонажи “Семнадцати мгновений весны”¹ .

Концерт Маккартни на Красной площади — это не знак победы одного общественного строя над другим: свободы над тоталитаризмом и т. д. Таких знаков — и радостных, и горьких — хватало и без Маккартни. Это декларация культурного поколения — заявление о том, что оно вошло в полную силу, оно актуально, желает определять и определяет, какой будет жизнь в стране, чтбо здесь можно и чего нельзя. Старшему культурному поколению — тем, для кого “Битлз” не значили ничего или были раздражающим фактором, — пришла пора освобождать место (разумеется, это высказывание статистическое и не означает, что всякого, кому за шестьдесят, пора списывать со счетов), а у младшего в России пока еще даже контуры собственные не определились (недаром малочисленные и довольно тусклые, даже по сравнению с западными антиглобалистами, молодые радикалы-необольшевики оказались чуть ли не самыми яркими из новых российских героев). Традиционная геронтофилия советской власти понемногу уходит в прошлое — во власти, в финансах, вообще в управлении страной доля людей генерации “Б” уже очень существенна и постоянно увеличивается. Российские СМИ практически полностью в их руках — и в пресловутом заигрывании СМИ, особенно электронных, с молодежью, уже заметен страх перед теми, кто когда-нибудь и этому поколению все-таки придет на смену, стремление как бы заговорить опасность, представить ее умаленной: чего стоит хотя бы устойчивый телерекламный образ молодого восторженного дебила-потребителя, кусающего шоколадку или открывающего бутылку фанты. Наконец, свою причастность к этой генерации открыто продемонстрировал сам президент. Возможно, и даже наверное, это культурное поколение мелковато (только по сравнению с кем?) и ничего особенно дельного после себя не оставит в российской культуре, науке, “сумме технологий”. Но по большей части именно представителям этой генерации досталось болезненное перестроение страны последних пятнадцати лет — и они вынесли, не впали в истерику, не устроили кровавого бунта, приспособились, даже не научились, а сразу нашли в себе смелость, умение жить, думать, действовать по-новому. Они как будто уже имели преадаптацию, — и “Битлз”, я считаю, не последние, кто ее обеспечил. Я далек от мысли приписывать генерации “Б” в целом какое бы то ни было существенное единство мировоззрения, внутреннюю солидарность и даже общие интересы, стремления — человеческое бытие играет немногими картами, но и в одном поколении — биологическом ли, культурном — разными, всегда каждый за себя. А вот что у этих людей действительно общего: им уже не объяснишь, чего ради нужно было столько десятилетий спать в гробах, ходить по лезвию ядерной бритвы и прислушиваться к отзвукам из-за “железного занавеса”, не заставишь поверить, что был хоть какой-то позитивный смысл пусть не в государственном, политическом — этот вопрос еще можно дискутировать, — а в идеологическом и культурном противостоянии всему миру. Они уже не видят ничего страшного в том, что экс-битл Пол Маккартни в течение вечера доминирует над площадью, которая стала символом даже не российской, а именно советской государственности. И немудрено, что раздавшиеся по этому поводу депутатские протесты ушли как в вату: кого они могли раззадорить — старушек с красными флагами? (Впрочем, подлинной своей цели они, конечно, достигли и создали “информационный повод” для очередного упоминания в СМИ нескольких фамилий.) Да и то сказать, стоило ли превращать в кладбище главную площадь страны? Ну а уж коли стали почтенные лица (есть там, наверное, и такие) жертвой коммунистического язычества и культа смерти, что ж, пусть потерпят теперь в угоду живым, послушают немного рок-н-ролла. Или предполагается, что военные парады покой мертвых не смущают? Трудно поверить, что души за гробом не утрачивают казенного патриотизма. (Между прочим, Маккартни не первым создал прецедент. Выступления заезжих знаменитостей, правда, устраивали раньше на Васильевском спуске — покуда мэр Лужков не приужахнулся от музыки и сценической манеры прогероиненной группы “Red Hot Chili Peppers” и такую практику не запретил, а вот юбилейный концерт “Машины времени” тоже состоялся на Красной площади — и никого не смутило. Своим, выходит, можно.)

Концерт начинался с костюмированного представления под инструментальную фонограмму, а когда включились живые инструменты, звук сразу стал на порядок мощнее. И тут, откуда-то с кремлевских крыш, из-за купола Сената, с громким, рассерженным граем сорвалась и закружилась над сценой, над площадью здоровенная стая больших черных ворон. И не нужно было обладать особым метафорическим чутьем, чтобы увидеть в них духов русского государственного коммунизма, автаркии, изоляции. Зло, с каким-то отчаянием каркая, они закладывали круги — ждали, когда безобразие прекратится, вернется тишина: ведь там, где шумно, падали не найдешь. Но не дождались и разом куда-то сгинули. И дай Бог, чтобы навсегда.

¹ Однажды мне довелось прочитать рукопись небольшой повести, присланной в одно московское издательство на предмет возможной публикации. Наверное, она была не очень удачная — во всяком случае, издательство ее не приняло. Однако там было довольно суггестивное сочетание веселого и трагического: молодому офицеру, раненному и умирающему в Афганистане, перед смертью мерещится целая жизнь — и в этой жизни он попадает на Запад, становится другом своим кумирам, среди которых и Маккартни, и даже чудесным образом оставшийся в живых Леннон проходит вместе с ними череду забавных ситуаций... И получается, что эти далекие и вроде бы чужие люди, знакомые только по песням и пластинкам, оказываются для него во всем известном ему мире едва ли не ближе и дороже всех и всего, за исключением разве что нескольких настоящих, живых друзей — таких же никому и ни на что, кроме убоя, не нужных в своей стране. Я не помню имени автора, не помню, из какого он города, но вот эта нота меня буквально резанула по сердцу, и вещь засела в памяти. Независимо от литературных достоинств повести, она была, может быть, самым поколенческим сочинением, какое когда-либо попадало мне в руки. Я имею в виду и мое биологическое поколение, и ту самую культурную “битловскую” генерацию.