– Вы хотите сказать, что Yesterday – более народная песня, чем «Во поле берёзка стояла»?
– Конечно, народ её знает лучше. И потом – что частушка стоит на трёх аккордах, что... рок-н-ролл. Конечно, это не совсем одно и то же, но общего много. Таким образом, совершив глубокий заплыв к корням и истокам, мы легко свяжем одно с другим и никаких противоречий не обнаружим.
– Вообще-то противоречий нет, даже когда вы хоральную прелюдию Баха на баянах играете. Не то что «Битлз»...
– Ну! «Битлз»-то... Мы «Лед Зеппелин» играем! Я прямо горжусь этим.
– Русский рок вписывается в эту многоплановую картину?
– С русским роком тут вот какая ситуация. Вы наверняка сможете вспомнить несколько западных хитов. Вы чётко помните мелодии этих композиций, слова-то вам не так важны, правильно? Значение имеет мелодия, ритм, какой-то особенный гитарный риф. В том и разница: там – музыка, здесь – слова. Музыка у нас вторична, а там первична. Об этом можно много говорить и даже книгу написать... К тому же я бы взял на себя наглость заявить, что русский рок большей частью – депрессивный. У западного рока иное содержание, но от нас все эти гламурные мальчики, у которых всё хорошо в их заграницах, далеки. У нас, как в продолжение хрипа Высоцкого: «Хоть немного ещё постою на краю!» – всегда проблемы, боль, кровь. Всё на грани, всё запредельно, всё с надрывом.
– В конце 1980-х, когда вся страна пела, что хочет перемен, в любой песне слышались звенящие политические ноты: «Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать...»
– Да. Но это было вчера! В нашей сегодняшней музыке мне как раз нравится то, что это исключительно позитивный проект. Никакого смыслового давления. Я очень люблю играть инструментальную музыку. Мне это гораздо больше даёт в плане самоуважения. Я заметил, что, когда играю, у меня даже физическое состояние улучшается. Похоже на спортивные тренировки, какие-то вещества в организме вырабатываются.
– Эндорфины. Гормоны счастья.
– Вчера мы репетировали с духовым оркестром, как трубы дунут – о!.. Понимаете, какой театр абсурда собирается прекрасный – с четырьмя баянами и духовыми... И в таком виде – Highway star Deep Purple. Или композиции «Нирваны»... Но к теме русского рока тоже пытаемся подобраться. Помните у группы «Аквариум» была такая песня – «Широко трепещет туманная нива, вороны спускаются с гор...».
– «...И два тракториста, напившихся пива, идут отдыхать на бугор».
– «Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане и этим сознанием горд, другой же играет порой на баяне Сантану и Weather Report». В своё время эти слова глубоко запали мне в душу, и Сантану мы уже сыграли на баяне. А теперь мы сыграем и Weather Report! Но мы ещё дальше пошли. Мы записали эту песню с Севой Гаккелем, который когда-то её исполнял. Я сделал свою инструментальную версию, а он – вокальную. И даже видеоклип сняли про двух трактористов. Вот такое у нас состоялось прикосновение к русскому року.
– А я предполагала, что на этих концертах вы станете цитировать самого себя – музыку питерской рок-группы, которую знали и любили на просторах отечества.
– Нет. В этом проекте нет.
– Со многими музыкантами происходили разные... скажем так, нехорошие вещи. Выжили не все. Александр Башлачёв, Курт Кобейн, Джимми Моррисон, Майк Науменко, которому в апреле этого года исполнилось бы всего 60 лет...
– Для кого-то рок-музыка – это всего-навсего один из музыкальных стилей, как джаз или кантри. А для кого-то – образ жизни. Это совсем другое. И если в прошлом я сходил с ума, пытаясь подражать другим сумасшедшим, которые сошли с ума до меня, то сейчас я просто занимаюсь музыкой.
– Вот Мик Джаггер теперь курить и то бросил. А когда-то уверял, что секс, наркотики и рок-н-ролл – всё, что составляет его жизнь.
– «Ром и пепси-кола – всё, что нужно звезде рок-н-ролла», в переводе Майка Науменко. К сожалению, жизнь человеческая очень коротка. Она похожа на какую-то одноразовую штуку. Проткнул её – и всё. Она не станет уже целой. И я такого никому не желаю.
– Но публика по-прежнему просит про человека и кошку, которые томятся в ожидании белого порошка?
– Большинство песен из репертуара группы «Ноль» я не пою. Я их не могу больше петь. В силу того... что никак.
– В силу того, что поменяли мировоззрение?
– Можно сказать и так. Для того чтобы что-то петь, нужно в это верить. Песня – это как роль у артиста: не поверишь, не перевоплотишься – не сыграешь. И потом, существуют Божьи заповеди, и верующие люди, ожидаете вы, должны жить в соответствии с ними. Для меня те песни, тот мир, та система ценностей исчезли. Ну что, я буду петь: «К нам придут гёрлы, мы будем вместе с ними закручивать болты...»? Как-то уж, извините, не буду. Даже если это кому-то очень нравится.
– А новые песни складываются?
– В общем нет. Без настроения. Я не пишу сейчас песни.
– Мне, признаюсь, нравились песни группы «Ноль» – одновременно наивные и безбашенные.
– Или дружить с башней – или писать безбашенные песни.
– Приходится выбирать?
– Нет, слово «приходится» тут не подходит, как будто жалко выбрасывать, но пришлось. Вопрос в том, что в общем-то и не жалко. Если у вас что-то стухло в холодильнике, вы же не будете жалеть то, что стухло? Выбросите? Холодильник важнее? Вот и я жалею свой холодильник. А не то, что в нём лежало когда-то.
// Беседовала Эльвира Дажунц. Фото Интерпресс
http://nvspb.ru/tops/fedor-chistyakov-jizn-chelovecheskaya-shtuka-odnorazovaya--59041
