О моем друге Джоне Ленноне
Своей смертью Джон Леннон поставил меня в очень неловкое положение. Кто позвонил в ночь с 8 на 9 декабря 1980 года, уже не помню, но помню, что известие о его смерти пришло именно таким образом. Как встретил сигнал бедствия закоренелый битломан, догадаться нетрудно: мой «SOS» ревел всю ночь напролет, ничего не подозревавшие о нашем горе друзья были перебужены, а наутро тонущего в похмельных соплях родителя обнаружила первоклассница-дочь.
— Почему папа так расстроен? — спросила Ксюша маму.
— Потому что убили Джона Леннона. Твой папа действительно очень расстроен.
Ребенок задумался: это имя Ксюше определенно ничего не говорило, но так убиваться папа мог только по поводу очень важного в его жизни человека.
— А кто он такой, Джон Леннон, мам?
— Джон Леннон был другом твоего папы.
И великолепный отец не нашел ничего лучшего, как хнычущим голосом подтвердить:
— Да, Ксюша, Джон Леннон был самым большим моим другом!
Дурацкий пафос, но как еще можно объяснить ребенку, отчего отец слезливо пьян и беспробудно глуп в столь раннее время суток? И как объяснить семилетке, кто такой в самом деле Джон Леннон?
Представляю себе мысли и чувства Ксюши. Папа, конечно же, останется дома — позвонит на работу, и там все поймут. (Действительно, позвонил, правда, никто ничего не понял, но на работу не пошел. Не дошел бы.) Он и остальные его друзья, которые тоже знали этого Джона Леннона, будут горевать до ночи.
С таким лицом мой ребенок пришел в школу, где, как выяснилось, из-за болезней каких-то учителей их первый класс кусками рассадили по десятым, чтобы под ногами не путались и не бездельничали в коридорах, вероятно. Ксюша попала на урок математики. Надо отдать должное математичке, она обратила внимание на состояние моей дочери и осведомилась:
— Что-то случилось, девочка?
И мой ребенок честно ответил:
— Умер лучший друг моего папы. Папа очень расстроился.
Тактичная математичка, черт бы драл ее тактичность, не свернула разговора, а стала утешать ребенка и задавать нейтральные вопросы.
Ксюша утешаться не хотела:
— Его убили, — подлила она масла в огонь.
И после Ксюша, как стратегический бомбардировщик, накрыла и математичку, и три десятка вполне взрослых особей:
— Его звали Джон Леннон!
Думаю, это надо было видеть! Десятый класс московской школы, 1980 год, — Ксения сумела привлечь внимание аудитории. Полагаю, учительница и прогрессивные молодые люди несколько изменились лицом и, по-видимому, задумались: а что эта пигалица может знать о таком страшно далеком и таком важном человеке? А если знает, какого черта, что общего может быть у ее ненормального папаши со светлым гением всех времен и народов? Ну, может, думали они все это в иных категориях, но думали же что-то! Учительница пришла в себя и вслух прокомментировала ситуацию:
— Конечно же, это огромное горе для всех нас, — видимо, это была очень передовая женщина, особенно учитывая времена, — но почему гибель Джона Леннона так потрясла именно твоего папу?
И тут моего ребенка понесло, да так, что все лишились дара речи. Не знаю, какие у всех были лица в тот момент, но, думаю, вполне даже перевернутые, потому что, когда ближе к вечеру я пришел за Ксюшей, в глазах бросавшихся от меня в разные стороны школьников и их наставников плескалась гремучая смесь священного ужаса и откровенного недоверия. А понесло Ксюшу так:
— Джон Леннон и мой папа были лучшими друзьями — они вместе гуляли, ходили в кино и писали музыку!
Еще бы им не быть такими друзьями! Если отец льет слезу поутру, а всю ночь бесился так, что было слышно в противоположном конце города, значит, это очень серьезно, значит, тут не просто прогулки во дворе, мороженое или что там еще, значит, ну конечно, музыка. И потом Ксюша добавила:
— Вспомнила! Они играли в одной группе!
Немая сцена.
Получасовые страдания Ксюши и ее детская попытка понять, что такое был Джон Леннон для ее отца, — это самая честная реакция на смерть «нашего Джона». Потому что ее отец до сих пор не знает ответа на этот вопрос. Хор плакальщиц, уже двадцать лет тянущий скорбную песню, лжив и лицемерен, страдания и стоны хронических фанатов «Битлз» неубедительны и неискренни. И самый простой ответ на вопрос: «Что дал нам Джон Леннон, кем он был для нас?» — будет такой: он нам не дал ничего и не был для нас никем. Если бы мы хоть что-то поняли из того, чем он пытался с нами поделиться, мы были бы другим народом, жили бы в другой стране и расплачивались за покупки другими деньгами. Власть мы не замечали бы. Наши музыканты, так убедительно рассказывающие о том великом и необъятном влиянии, которое оказали на них мистер Леннон и группа «Битлз», писали бы музыку, хотя бы отдаленно — очень отдаленно хотя бы — напоминающую ту, на которую они будто бы равняются. А мы, слушатели, не позволили бы бездарным ремесленникам и помпезным шутам оскорблять наш тренированный слух. Но этого не происходит, и значит, роль Джона Леннона в наших жизнях равняется нулю.
По-моему, Марк Чэпмен выстрелил в Джона Леннона, руководствуясь нормальной советской психологией: ему просто интересно было посмотреть, а что там у Джона Леннона внутри. Не может быть, чтобы такой выдающийся человек состоял из той же крови, что и все прочие смертные! Это классическая совковая идея: назначить идола на все времена и быть верными ему до конца. А если подвернется случай, пустим ему кровь! Если правильный идол — бессмертный, и ничего ему не сделается. Если неправильный — поделом, и нам не так стыдно после будет за наши заблуждения. Мысль о том, что мы можем и даже имеем полное право дышать тем же воздухом, что и VIP-гражданин, невыносима, от нее всего лишь шаг до мысли совершенно крамольной: а что, если очень важных и нужных людей можно клонировать? А если так, нужны ли они нам, эти очень важные люди? «Джон Леннон изменил жизни миллионов людей на планете, он призывал к любви, доброте и вообще...» Может, кто-то и правда стал лучше, умнее, добрее и вообще, но, скорее всего, он стал бы умным, добрым и вообще без виртуального участия в его судьбе Леннона. Джона Леннона жалко так же, как мать Терезу, Джими Хендрикса и мою бабушку, что касается меня, так больше бабушки никто в моей жизни никогда не участвовал. В той, прежней жизни.
Все-таки жалко, что я не играл в одной с ним группе и не болтались мы с ним ни по московским, ни по ливерпульским и ни по каким другим улицам. Наверное, он был стоящий человек — не святой, не придурок и не гад. Смерть такого друга действительно объяснила бы замешательство и растерянность моей дочери, которой пришлось изо всех сил объяснять необъяснимое горе ее отца.
Сергей КАСТАЛЬСКИЙ (декабрь 2000)
