Йоко рассказала, что до сих пор боится убийцы ее мужа Марка Чемпена, отбывающего пожизненное заключение. Ее пугает его возможное досрочное освобождение. «Если он сделал это однажды, он может снова убить кого-нибудь. Это могу быть я или наш сын Шон — да кто угодно».
Также она прокомментировала слухи о том, что Леннон спал с Брайаном Эпштейном, менеджером The Beatles. Эпштейн был геем, и Леннон описывал свои отношения с ним как «почти любовный роман, но нереализованный». Йоко Оно отметила, Джон рассказывал ей про это «очень откровенно, и я не думаю, что у них был секс».
По словам вдовы, незадолго до гибели Леннона у них был разговор, в котором музыкант заметил, что не спал с мужчинами только потому, что никогда не встречал среди них кого-нибудь достаточно привлекательного.
"В откровенном эксклюзивном интервью Йоко Оно рассказывает Тиму Тиману, почему Марк Дэвид Чэпман (убийца Леннона. - Прим. ред.) должен навсегда остаться в тюрьме, говорит всю правду о бисексуальности Джона Леннона и "боли", которую разделяет с Полом Маккартни", - сообщает The Daily Beast в анонсе к интервью с вдовой лидера Beatles.
О Чэпмане: "Мне очень повезло, что я не погибла вместе с Джоном. Если бы это случилось, что было бы с [нашим сыном] Шоном? Я суперосторожна, почти как животное, которое привыкло, что на него охотятся, - как олень. Когда я не дома и когда я дома, в своей квартире, я очень, очень осторожна. Мне очень, очень трудно думать о Чэпмане, особенно потому, что он вроде как не считает, что совершил плохой поступок. Это безумие. Я думаю, что если он сделал это однажды, то мог сделать опять, с кем-нибудь другим, знаете. Это могла быть я, это мог быть Шон, это мог быть любой человек, вот что беспокоит. Я сказала, что он безумен, но возможно, это не так. Возможно, у него была цель, которой он хотел достичь. "Убить Джона Леннона". Может быть, у него была другая цель. (...) Я не думаю, что он делает это просто на эмоциях. У него есть причина - простая или нет - делать то, что он делает, и оправдывать это. Так что это очень страшно".
О сексуальности: "Думаю, моя сексуальность чрезвычайно старомодна. Многие считают, что я сильная женщина. Я никогда не думала так, но, возможно, это правда. Возможно, они думают, что я не интересуюсь мужчинами, но это неверно. Мне нравятся нормальные отношения (...) что бы ни называли "нормальными отношениями". (...) Мы с Джоном долго говорили об этом и договорились, главным образом, о том, что все мы, должно быть, бисексуальны. Мы пришли к выводу, что [люди] не [бисексуальны] из-за общества. Поэтому мы прячем другую сторону себя, что менее приемлемо. Но у меня нет сильного сексуального вожделения к другой женщине. (...) Мы оба, и Джон, и я, считали, что это хорошо, если люди думают, что мы бисексуальны или гомосексуальны".
О "старой сплетне, что Леннон занимался сексом с менеджером Beatles Брайаном Эпстайном": "Ну, та история, которую мне рассказали, очень прозрачна, и из нее я заключаю, что они не занимались этим [сексом]. Но они поехали в Испанию, а когда вернулись, тонны репортеров спрашивали их: "Вы это делали, вы это делали?" Вот он и сказал: "Я это делал". Разве это не изумительно? Но, конечно, он сказал бы это. Я уверена, что Брайан Эпстайн сделал шаг, да. (...) А [Леннон] этого не хотел".
О том, был ли у Леннона секс с другими мужчинами: "Думаю, у него было желание это сделать, но он был слишком зажатым. Нет, не зажатым. Он сказал: "Я был бы не прочь - с каким-нибудь невероятно привлекательным парнем". Это очень трудно: он должен был быть не только чисто физически привлекательным, но и очень развитым духовно. А таких людей не найдешь. (...) В начале того года, когда его убили, он сказал мне: "Я мог бы сделать это, но не могу, потому что так и не нашел кого-то настолько привлекательного". И для Джона, и для меня была очень важна привлекательность - знаете, красота".
Об отношениях с Полом Маккартни: "Думаю, это очень странная ситуация. Мы как бы застряли в одной ситуации на 30 или 40 лет, так что мы понимаем друг друга - давайте выразимся так. (...) Я имею в виду, что он много страдал, прямо как я - примерно от того же самого. Так что я понимаю. Я сочувствую всем его страданиям. Многие люди думают, что у нас с Полом не должно быть никаких страданий, потому что мы такие избранные. Но это неправда. Боль всегда есть в той или иной степени".
In a candid, exclusive interview, Yoko Ono tells Tim Teeman about why Mark David Chapman should stay in jail forever, the truth about John Lennon’s bisexuality, and the ‘pain’ she shares with Paul McCartney.
Outside of the Dakota, one of the most famous apartment buildings in the world, tourists stand in the warm Manhattan sunshine and gaze up.
Strawberry Fields is nearby—a little, hippy-vibed Central Park memorial, overseen in its creation in 1985 by Yoko Ono, John Lennon’s widow. The musician was shot dead, aged 40, outside the Dakota in December 1980 by Mark David Chapman, and Ono still lives here in the same apartment they shared.
Like the building she occupies, Ono has a perpetual air of mystery: To many, she will always be the villainous interloper—the woman “who broke up the Beatles.”
Age has mellowed the public view of her. Now 82, she is still known for performance art, and for just being “Yoko Ono,” smiling enigmatically behind dark glasses, dedicated keeper of the Lennon flame, and social activist. She manages to be both dainty and imposing, her mischievous, steely smile set against the world.
Ono’s thoughts about her two great passions—the environment and peace—as well as her more esoteric pursuits and beliefs are visible to her 4.75 million Twitter followers.
Once past the Dakota’s discreet, firm security, the visitor feels as if they are in a mysterious, stone-cushioned cocoon. Ono’s upper-floor apartment is warrenous, a collection of model cats with illuminated eyes standing sentry inside the front door.
When Ono appears, dressed in a black shirt and slacks, sunglasses perched on the end of her nose, she states firmly in her broken Japanese-English, “Hello, so we’ll go to the kitchen.”
She is smiling warmly, but it is a command: The tone reminds me how Ono had ended a performance at MoMA the weekend before with a smile and firm “And that is it.” We were dismissed. You sense Ono rigorously sets her own boundaries. She speaks measuredly. She is not effusive, dramatic, or grandstanding.
We walk past a huge table of hats and sunglasses, her two most famous accessories (and laid out for convenience’s sake, with all the touring she does), into a large homely kitchen: Notable are pictures of Lennon, and Ono and Lennon.
She remembers buying her first pair of sunglasses, with Lennon, one day at Saks Fifth Avenue, taking a break from the recording studio. They provide a barrier between Ono and the world. “The word privacy comes to me,” said Ono, “like the arm’s-length relationship I can have with people.”
Does Ono still like living in the Dakota? Lennon was shot outside—some might say it’s the last place she would want to live.
She launches into a tale of how she and Lennon ended up living here.
They were living in the St. Regis hotel in Beverly Hills at the time, and “hotel living was so unattractive.”
The actor Jack Palance suggested they try the Dakota, and so another day, while sunbathing beside the St. Regis pool (as you do), Ono said to Lennon, “We should do this.”
Ono instructed one of their assistants to go to the Dakota to see if an apartment was free, and one was set to be listed the very next day—this very apartment we’re sitting in.
After Lennon was killed, did Ono ever think about moving?
“Never. We shared this every day. Every day we shared each room. I wouldn’t do that.”
So it isn’t a tragic place?
“The good memory supersedes the bad memory. The bad memory was just one that was terrible. But other than that, I felt we were still together. I would feel very strange if I had to leave this apartment. There are so many things that he touched here that he loved. Those things mean a lot.”
And the public attention isn’t so strange, she says. When she and Lennon did their famous Bed-In for Peace in 1969, there were people click-clicking their cameras all the time.
You get used to it, Ono says equably. “When I walk out in Central Park it gets too much because they start to get physical… if they didn’t get physical I think I would just ignore it.” But, she laughs, “I have to walk somewhere. I sort of cast my eyes down a lot.”
She’s very proud of overseeing the creation of Strawberry Fields, and scoffs at those who originally opposed it, claiming it would be “a drugs’ den,” as she puts it.
“Can you imagine anyone being against Strawberry Fields?” Ono says with a smile. She still walks through it, as discreetly as she can. “I am so glad because a lot of people love it and use it.”
What drugs did she and Lennon themselves use? “I hate marijuana. I never wanted to—but in a social situation with people passing it round you just have to pretend.”
And now, no drugs? “No.”
She says she is aiming to “detoxify” herself to make herself as healthy as possible.
“Detoxify” from what, I wonder: She looks fantastic. Ono says that she took “a lot of drugs” in the 1960s, and in the 1970s there were a “few incidents” as she puts it. She doesn’t drink now, but she has smoked a lot, she says.
“I didn’t like marijuana, so I didn’t constantly take it like most people. I think acid was not bad, but acid is very strong so you don’t take it every day.”
She stopped taking drugs in “maybe 1981 or ’82. After John’s passing, the doctors said, ‘We’ll give you morphine, every day if you want to.’ When you are in extreme sadness, you don’t know what they will do—jump out from the side of a building or something.”
Is she talking about another assassin?
“What happened was that I suddenly realized I had extra responsibility on many levels, so I couldn’t be taking anything. The first night they gave me morphine, but from then on I didn’t take anything. I couldn’t do it. I had to be super-clear to take on the business situation, the political situation, everything. And then I think I took some drugs, sort of like designer drugs or something.”
Whoever gave them to her said they would make her happy. “It wasn’t very good and I just didn’t feel right.”
I ask if she was really worried that somebody would shoot her, after Lennon’s assassination.
“I was concerned, yes. At the time, they could have done it, too. I was really lucky that I didn’t die with John. If that had happened, what would have happened to [their son] Sean?”
How does Ono feel about the possibility of Chapman being released? He was denied parole last year for the eighth time, and his wife Gloria told the Daily Mail the couple had written to Ono seeking forgiveness.
“I’m super-careful, almost like a certain animal who is used to being hunted, like a deer,” says Ono, who employs personal security. “So when I go out or when I don’t go out, in my apartment, I’m very, very careful. It’s very, very difficult for me to think about Chapman, especially because he doesn’t seem to think that was a bad thing to do. It’s crazy.”
Ono has opposed every single one of Chapman’s bids for parole. On her husband’s killer’s possible future freedom, Ono says, “One thing I think is that he did it once, he could do it again, to somebody else—you know. It could be me, it could be Sean, it could be anybody, so there is that concern.”
Does Ono still feel Chapman represents a threat to her safety?
“Yeah. I would be concerned. I said he’s crazy, but probably not—probably he had a purpose he wanted to accomplish like ‘Kill John Lennon.’ So he might have another purpose. He’s not the kind of person who’s… I don’t think he’s just doing it emotionally. There is a reason, whether a simple reason or not, to do what he does, and justify it. So that’s very scary.”
