|
RSS:
Beatles.ru в Telegram:
|
|
Рок как есть (Очерки очевидца истории поп-музыки) - Америка: рок 1960-го / Твист / Звук Спектора
Америка: рок 1960-го 1960 год был, пожалуй, самым тяжелым для рока. Одни исполнители обратились к балладам, другие ударились в религию, третьи оказались за решеткой, четвертых не стало. Это была настоящая эпидемия, унесшая весь цвет рок-н-ролла.
Почему рок не удержался? На этот вопрос нелегко ответить. Отчасти потому, что первых рокеров преследовала злая судьба, отчасти потому, что одни не проявили гибкости, другие не прогрессировали. Однако главная причина в том, что поп-музыка эфемерна по своей природе: чтобы выжить, она должна постоянно изменяться, и даже лучшее, что в ней есть, не может удержаться надолго.
Конечно, на смену ушедшим пришли новые исполнители, но они намного уступали своим предшественникам. В основном это было продолжение “школы”: новый выводок красивых пустых мальчиков и красивых пустых песенок. О них мало что можно сказать.
Итак, почему же все омертвело? Причина, пожалуй, в рутине, которая засосала шоу-бизнес. Теперь считалось, что достаточно сымитировать Элвиса, слегка изменив сопровождение — скажем, убрать один инструмент и добавить другой,— чтобы автоматически обеспечить успех. Отчасти так оно и было. Однако каждая следующая имитация была шагом назад. Рок превратился в копию, снятую с копии, которая сама была копией. Такое не могло продолжаться бесконечно, и, когда подростки стали хуже покупать пластинки, бизнесмены встревожились не на шутку.
1960 год был, пожалуй, самым тяжелым для рока. Ну а что тем временем происходило с потребителями рок-музыки? 1960 год оказался водоразделом между двумя поколениями подростков, своеобразным переходным периодом, что, как и другие изменения в подростковой среде, также сказывалось на характере развития рока. Вообще-то говоря, то, что рок движется с четко выраженной цикличностью — сначала прорыв, затем примерно три года сильного возбуждения, за которым следуют три года топтания на месте, и снова прорыв, — отражает эту взаимосвязь.
Каждый цикл занимает примерно семь лет, совпадая во времени с полной сменой целого поколения. Ведь жизнь одного рок-поколения составляет всего четыре года: время, необходимое для того, чтобы одиннадцатилетние подросли и стали пятнадцатилетними, а пятнадцатилетние стали девятнадцатилетними.
Не меньшее значение имеет и психология восприятия подростком окружающего. Находясь слишком близко к происходящему. семнадцатилетние “плохо видят” его. Когда с шумом появляется такая звезда, как Элвис, они раскупают его пластинки и подражают его внешности, но этот ажиотаж нельзя считать чемто глубоким. Просто в семнадцать лет многое происходит впервые: первый костюм, первая любовь, первые ощущения взрослости. И все это происходит “на фоне Элвиса” или какого-то другого уже готового эталона. Лишь потом, когда кумир отодвигается в перспективу, начинается его от него в поисках собственного стиля, своего “я”. Но какого? Вот почему 1960 год был так плох: вопрос оставался без ответа, и его пришлось ждать до 1963 года, ознаменовавшего очередной рывок.
А пока, встревоженные резким падением спроса на пластинки, фирмы грамзаписи решили покончить с рокерами и стали блокировать все, что не соответствовало канонам “ ш к о л ы ”. 1959—1960 годы были золотым веком “хайпинга”: навязать ребятишкам такой явный хлам можно было, только прибегнув к откровенной “пэйоле”, а в результате возврат к благопристойности, которую символизировала “школа”, превратился в самый непристойный период истории рока.
К этому же периоду относится расцвет “пляжных фильмов”. Эти пышные кинопостановки были похожи одна на другую как две капли воды: в них неизменно присутствовала масса стройных тел в “бикини” и в плавках, несколько плоских шуточек, немного песен и много, много солнца, воздуха и воды. “Пляжные фильмы” составляли основную пищу, которая скармливалась подросткам 1960 года.
Олицетворением всего этого был Фабиан, история “делания” которого настолько напоминает историю Томми Стила, да и сотен других, что ее и пересказывать неловко. Когда Фабиану было тринадцать лет, его заметили два человека из “пластиночного мира”, подписали с ним контракт и запустили в оборот.
Для начала у него были неплохие данные: кожа оливкового цвета, прическа типа “утиный хвост”, лицо, вытянутое как лента конвейера. В общем, он чем-то напоминал Элвиса Пресли, а это было немаловажно. Далее его менеджеры проделали с ним все то, что профессор Хиггинс проделал с Элизой Дулитл*: его выдрессировали, научили красиво говорить, поставили голос. Его сделали идеально круглым и гладким, как бильярдный шар. Все было прекрасно, кроме одной маленькой детали: он так и не научился петь. Он менял учителей пения так же часто, как голливудские звезды меняют жен. Но что с того? Его менеджеры развернули невиданную рекламную шумиху, обивали пороги артистических агентств, кричали о нем где только можно. А сам Фабиан все это время просто стоял и сверкал.
Между тем ажиотаж рос как снежный ком, и вскоре Фабиан уже не выходил на сцену, если ему предлагали менее двенадцати тысяч долларов за вечер. Ну а далее — известная песня: он богат, он “сделал свою жизнь”...
Как бы там ни было, одним Фабианом больше или меньше — значения не имело. Все дело в том, что по-настоящему хорошие песни, красивые голоса, талантливые исполнители — это лишь детали в поп-бизнесе. Нужны супердоллары и сделанные на них супергерои, подогреваемая рекламой массовая истерия. Нужны краткосрочные периоды коллективного безумия. Отдельные личности не имеют никакого значения. Твист Просто удивительно, как много шума наделал твист. Если говорить честно, то за последние сорок лет не было танца более пресного, чем твист. Вам предлагалось вообразить, что вы только что приняли ванну и вытираете полотенцем спину. Вот и все!
Рок-музыка безнадежно застряла в тупике, и, чтобы вытащить ее оттуда, нужно было что-то неистовое и быстрое — неважно, настоящее или поддельное, честное или “хайпинговое”, лишь бы “ударяло” покрепче. Так случилось, что в это время не было ничего более стоящего. А твист оказался под рукой. В иное время он был бы незначительным поветрием, которое не продержалось бы и полгода — очередной “хулахуп”, так сказать. Но в 1961 году стояла “засуха”, поп-музыка находилась в отчаянном положении. И вот... некто Чабби Чекер выпустил хит (это был твист), ньюйоркская богема решила, что танец забавен, и стала отплясывать его. Далее вступили в свои права светские хроникеры, и, как водится, началось всеобщее безумие.
Между тем твист вовсе не был новинкой. Еще в конце пятидесятых годов появилась запись, которая так и называлась — “Твист”, но тогда никто не обратил на нее внимания. Спустя два года Чабби Чекер сделал лишь перезапись и пробился в звезды.
Надо ли говорить, что крестный отец твиста если и не был талантлив, зато обладал незаурядной ловкостью. Получив в руки хит, он стал ковать железо, пока горячо. Чекер твистовал как одержимый, он демонстрировал свое детище по телевидению, рисовал его па для газет. Говорят, за год он потерял 17 килограммов веса только потому, что воображал, будто вытирает спину полотенцем. Твист был забавен, твист вошел в моду. Даже Элвис заимел твистовый хит. Вес это стало попахивать большими деньгами.
И тут произошло нечто небывалое: высший нью-йоркский свет, богатейшие и знаменитейшие люди стали завсегдатаями дансингов, в которых танцевали твист. Они твистовали до одури и, право, имели очень глупый вид. Вскоре дошло до того, что приходилось выкладывать 20 долларов, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на танцующих.
Я сказал “произошло нечто небывалое”, потому что раньше элита не проявляла к попмузыке ни малейшего интереса. В пятидесятые годы было модно любить авангардный джаз, отнюдь не рок-нролл. Однако шестидесятые— это уже другая эпоха, повторявшая двадцатые годы — эпоху чарльстона и лихорадочного декаданса. Поэтому поп-музыка была допущена в святая святых высшего общества.
Вот тогда оно и началось — истерическое преклонение перед поп-певцами. Быть знакомыц с Чекером стало считаться признаком “хорошего тона”. (Спустя два;т.ри года верхом блаженства было заслужить хоть какое-нибудь, пусть даже презрительное, замечание «Битлз». А к 1966 году самым желанным гостем на светских раутах стал Мик Джеггер: за его надутые губы любая миллионерша, не задумываясь, могла пообещать половину своего состояния.)
Оригинальным в твисте было только то, что его танцевали в одиночку. Итак, твист очень быстро превратился из поветрия в целую индустрию. В нее стали вкладывать большие деньги. На рынке появились “чаббичекеровские футболки”, “чабби-чекеровские джинсы”, “галстуки Чабби Чекер”, а также куклы, изображающие твистующего Чабби. Появились “твистовые юбки” и даже “твистовые” фильмы. Танцзалы переживали небывалый бум. На этом буме наживались все, кто только мог. Но даже теперь твист не принимали всерьез. Чтобы отыскать настоящего твистомана, надо было здорово потрудиться.
Оригинальным в твисте было только то, что его танцевали в одиночку: танцы вдруг потеряли всякую связь с романтическими любовными переживаниями.
Привлекательность твиста для подростков заключалась, конечно, не в его музыке — она всегда была ужасно нудной. Твист привлекал по той простой причине, что он давал ребятам возможность покривляться, за что раньше они могли получить оплеуху.
Твист просуществовал недолго, да долголетия никто от него и не ожидал. Его заменили другие танцы, другие моды, но люди, выдвинувшиеся на твисте, продолжали делать деньги. В отсутствие чего-то стоящего танцы заполонили всю поп-музыку и царили в ней вплоть до “Битлз”. Новые танцы появлялись чуть не каждый день. Стоило сходить в какой-нибудь клуб, а потом прийти туда через неделю — и все двигались уже по-иному. Были ребята, которые все свое время от 16 до 21 года посвящали изобретению новых танцев: занятие на полный рабочий день.
Помимо танцев, другим центром притяжения для американской молодежи ранних шестидесятых годов стало радио. Диск-жокеи, болтающие без умолку как сумасшедшие, оглушительная музыка — и так по всей стране. Улучшать тут было нечего: это безумие граничило с совершенством.
Возвращение радио было большой неожиданностью. Совершенно вытесненное телевидением, радио праздновало свой реванш. Теперь оно служило шумовым фоном. Передачи состояли целиком из музыки. Чтобы “выжить”, диск-жокеям пришлось изобрести стремительную, гладкую болтовню, тоже своего рода шумовой фон. Болтовня эта была лишена всякого смысла: “Ну-ка, давай еще. разок, отлично, детка, у-у-у, мамочка, валяй!” Она начиналась с глухого бормотания, постепенно нарастала, превращаясь под конец в истерические крики.
Королем диск-жокеев был Мюррей К. (так он себя называл). Он умел молоть языком быстрее, громче и дольше всех. Он же проворачивал самые крупные сделки “пэйолы”. Своей истеричностью и неутомимостью, полным бесстыдством и неуемной жаждой обогащения он заслужил, чтобы его назвали символом той эпохи.
В нем не было ничего примечательного. Он брал одной наглостью. Это был человек крепкого сложения, лет под сорок, носивший соломенные канотье, тесные брюки и яркие рубашки. Его можно было принять за преуспевающего коммивояжера.
Он трещал, никогда не иссякая. Он орал, ревел, стучал кулаком, умудряясь при этом ни разу не запнуться.
Мюррей К. пережил всех своих соперников — он был хитрее и ловчее. В начале шестидесятых он не имел конкурентов, но потом стал заметно сдавать (американские диск-жокеи вообще недолго держатся). К 1964 году он совсем было сдал. Но тут в Америку прилетели «Битлз». Они были тогда в зените славы, в американских хит-парадах их песни занимали первые пять мест. Выйдя из самолета, который приземлился в аэропорту имени Кеннеди, они прямо направились в конференц-зал, где их ждал весь цвет американской журналистской братии. Естественно, что там оказался и Мюррей К.
Это трудно было назвать честным состязанием. Журналисты сгрудились в толпу и начали задавать вопросы. Но Мюррею К. удалось проползти у них между ног, и он оказался прямо у ботинок «Битлз». Этот человек в соломенной шляпе, с идиотской улыбкой ползал там, поднимая свой микрофон все выше и выше. При этом он трещал без умолку. И победил! Он подавил всех остальных. Он превратил официальную пресс-конференцию в фарс. Но он добился того, что его имя произнес сам Пол Маккартни. “Мюррей К., — сказал он, глядя сверху вниз, — вали отсюда!”
Это уже было бессмертие: журналисты получили свою обычную рутину, а Мюррей К. получил нечто исключительное. “Вали отсюда!” из уст самого Маккартни. Это было все. Сенсация столетия. Мюррей был на верху блаженства.
С этого момента он рыскал за “Битлз”, как частный детектив, он ночевал в одном номере с Джорджем Харрисоном, он записывал на пленку каждое его слово перед отходом ко сну и сразу после пробуждения. Он окрестил себя “пятым битлом”, и это ему сошло! Мюррей К. вернулся в Нью-Йорк с горой уникальных записей. Он проигрывал их непрерывно. Вот один из образцов этой сенсационной чепухи:
“Мюррей К.: Какие дела нынче клевые, бэби?
Ринго Старр: Твои дела, бэби.
Мюррей К.: Но твои тоже, бэби.
Ринго Старр: О'кэй, у нас обоих дела клевые, бэби”.
Итак, к концу турне «Битлз» Мюррей снова был наверху и остался там. В ход пошли “мюрреевские футболки” и “пластинки любимых песен Мюррея К.”. Он так изобретателен, что, может быть, продержится до самой смерти. Вот как он сам говорит об этом: “Я не собираюсь цепляться за фалды битловских пиджаков. Когда они сойдут со сцены, я буду готов прицепиться к тому, кто их заменит”.
Грубо, конечно, но на худой конец это уже “что-то”. По крайней мере, откровенно. «Звук Спектора» Это сентиментальная история о бедном маленьком богатом мальчике, который действительно был талантлив. Наверное, он один из немногих, наделенных подлинным талантом.
Филу Спектору предстоит решить проблему, перед которой стоят все звезды, но справиться с которой мало кому удавалось: вы заработали свой миллион, вы записали свои хиты, но пик вашей славы уже пройден — что дальше? Впереди еще пятьдесят лет жизни. Как ими распорядиться?..
Спектор родился в Бронксе. Ему было девять лет, когда умер отец, и мать повезла сына на запад, в Калифорнию. Там он рос — маленький, щуплый, с плохими волосами и нездоровой кожей. Но он был умен и имел дар воображения. В семнадцать лет он написал песню “Знать его — значит любить его”, которая стала хитом. Откуда название? Спектор вспомнил слова, высеченные на могиле отца: “Знать его — значило любить его”. Подобные сентенции были типичными для тех лет. Спустя два года Спектор стал ведущим продюсером фирмы “Атлантик”, еще через некоторое время — владельцем студии грамзаписи “Филлиз рекорд”. Все эти годы он выдавал хит за хитом — каждая запись Спектора становилась сенсацией.
Он произвел настоящий переворот. До него молодым позволяли становиться звездами, их имена могли попадать в газеты, но они никогда не были менеджерами и продюсерами, к управлению их не допускали. Студии и агентства были целиком в руках зрелых бизнесменов. Но Спектор сокрушил старые порядки.
Фил Спектор увидел в поп-музыке убежище для аутсайдеров, место, где можно укрыться от мерзостей жизни. Он был настоящим магнатом: отдавал распоряжения, а сам не подчинялся никому. Он был невероятно удачлив и опирался только на свою энергию и на свое понимание поп-музыки. Одним ударом он разрушил старое предубеждение, будто, чтобы преуспеть на этой ниве, надо быть прожженным дельцом. Распространители пластинок, рекламные агенты, “толкачи” -и издатели не простили ему этого разоблачения.
Но значение его было не только в этом: Спектор стал утешением для неудачников. В семнадцать лет этот худой, некрасивый бедный юноша, легкоранимый, ненавидящий животные инстинкты толпы, не только сумел оградить себя от всего, что ему было ненавистно, но и преуспеть в таком коварном деле, как поп-музыка. Его экстравагантный вид и поведение, в которые он вкладывал протест против окружающего, не только сходили ему с рук, но даже прославили его.
Фил Спектор увидел в поп-музыке убежище для аутсайдеров, место, где можно укрыться от мерзостей жизни. Америка представлялась ему больной, а поп-музыка — здоровой.
Он настойчиво культивировал свой имидж: творческая натура, окруженная жирными бизнесменами с сигарами в зубах, прекрасный фил среди уродов, Фил Спектор против Америки, этой Америке он мстил своими пластинками, которые взрывались как гранаты, ошеломляя, сбивая с толку, вызывая негодование и восхищение публики.
Он брал хорошую песню, приглашал хорошую группу и затем раздувал все это в огромную пародийную симфонию, разраставшуюся до вагнеровских пропорций. Ни сама песня, ни голоса не имели значения, только звук, “звук Спектора”, и нарастающий темп, импульс, порыв. Мощь, которую невозможно было обуздать.
В течение ряда лет все у него было хорошо, все ему удавалось, но это не могло продолжаться вечно — он не был рожден для безмятежной жизни. Он слишком рано добился всего, о чем только мог мечтать, а что делать дальше, черт возьми? К тому же в начале 1964 года появились «Битлз».
Теперь он уже не был самым молодым, самым модным, он стал прошлогодней моделью. Уязвленный Спектор сделал отчаянную попытку снова обратить на себя внимание, но тут пошли неудачи, одна за другой. Вообразив, что ему удалось оседлать судьбу, а в действительности оказавшись, как и все прочие, игрушкой в руках могущественных сил, Спектор был потрясен провалом. Он обозвал американских любителей поп-музыки круглыми идиотами и удалился в Калифорнию, где стал снимать авангардистские фильмы. Из этой затеи тоже ничего не вышло. * Герои пьесы Бернарда Шоу “Пигмалион”. — Прим. ред. Перевел с английского А. СОКОЛОВ
|
|
|
