Каждому свой ад. «Джон любил быть пунктуальным. Джон был англичанином, я была японкой, поэтому мы оба сочетали максимальную строгость и максимальную веселость».
Записывать «Double Fantasy» для меня и Джона было большой радостью. Но нам приходилось напрягать все силы, потому что мы старались успеть к заявленному на Рождество выходу альбома. Джон знал, с чем я сталкивалась все это время, и защищал меня до конца. Если бы он не делал этого, наша запись не была бы диалогом между мужчиной и женщиной, а если бы эта запись не была диалогом между мужчиной и женщиной, Джон отказался бы ее выпускать.
Никто не был груб по отношению ко мне, но было понятно, что всем хочется оставить на этой записи только Джона, а я была своего рода приложением, над которым всем приходилось работать. Я слышу, как вы, читая это, хором кричите «да!» — так что, думаю, вы понимаете, как люди воспринимали меня в то время.
Из-за того что все так сложилось, Джону приходилось одновременно заниматься своими делами и защищать меня. Даже несмотря на его ум и умение найти нужные слова, несмотря на то, что он полностью держал студию под контролем, это было непросто. Он пытался защитить гордую львицу с сердцем овечки, стараясь при этом не показывать ей, что он делает. Сегодня, вспоминая то время, я вижу это абсолютно ясно.
К началу работы над «Double Fantasy» я уже вполне освоилась с тем, как принято записывать рок-альбомы. Но в стрессовой ситуации я поневоле вернулась к своему привычному авангардному образу. У гитариста возникли сложности с тем, чтобы придумать соло к одной из моих песен. Была поздняя ночь, я быстро записала нотами несколько фраз на листе бумаги и попросила его сыграть их в качестве соло. Мне говорили, что он умеет читать ноты, и я подумала, что дать ему их на бумажке будет вежливее, чем наиграть на пианино — в таком случае вся группа узнала бы, что я задумала. В ответ он только сказал, обращаясь к Джону: «Я не могу это сыграть». Джон посмотрел на меня, посмотрел на гитариста и вышел из комнаты, кивком позвав меня пойти с ним. В коридоре он сказал: «Ты забыла? Ты должна шептать мне на ухо!» Как я могу прошептать музыку Джону на ухо? Но в рок-н-ролле не принято критиковать музыкантов за их соло. Ты только говоришь: «Это было отлично. Но не мог бы ты сыграть еще раз, так, на всякий случай? Чуть полегче, может быть...» В этом духе. И я поняла, что поступила неправильно. Я ответила: «Да, я знаю, я знаю», и отправила все на самотек. Так все оно и было.
Потом был еще этот эпизод с «Yes, I'm Your Angel». Я хотела записать эту песню в три четверти. Джон сказал: «Давай сделаем из нее рок-н-ролл, четыре четверти». И мы записали ее в четыре четверти. Когда мы закончили все песни, Джон сказал: «Мы сделали это! Что думаешь, Йоко?» Я ответила, что все же хотела бы записать «Ангела» в три четверти. «Ну... хорошо. Не стоило мне влезать. Давай позовем всех обратно». Музыканты уже упаковали инструменты и ушли из студии. Энди, ударнику, пришлось вернуться с Бермуд! Но мы перезаписали «Yes, I'm Your Angel» в три четверти. Проблема заключалась в том, что первая версия звучала гораздо лучше. Музыканты безукоризненно исполнили обе версии, это не их вина. Записывать такую песню в три четверти было настолько предсказуемым ходом, что она звучала более вымученно, не так свежо, как версия на четыре четверти. Поэтому в конечном итоге мы использовали ее. Музыканты восприняли все это спокойно, но вряд ли я за счет этого выиграла конкурс «Мисс популярность» или что-то вроде того — я тогда вообще не обращала внимания на такие вещи. У художников есть право быть перфекционистами. Но теперь я понимаю, что Джон помогал мне, совершенно не подавая виду.
Однажды во время записи «Double Fantasy» инженеры сказали нам, что им нужно два часа, чтобы настроить пульт, и что мы должны пойти погулять. Это было потрясающе! После того как мы столько времени провели в темноте, на улице нам пришлось поначалу прикрывать глаза. Это было похоже на весну, потрясающий, потрясающий день. Небо было ярко-голубым. Мы чувствовали себя как двое детей, которые прогуливают школу. Джон решил, что мы должны зайти в Saks Fifth Avenue. Мы прошли мимо нескольких отделов, и он остановился перед стендом с солнечными очками: «Мы должны купить тебе пару». Джон выбрал одни, большие черные, и надел их на меня. Странно, он вдруг стал очень серьезным. «Что такое?» — «Ты должна носить их все время». Я подумала, что это глупо, и хотела засмеяться, но удержалась. Он внимательно смотрел на меня. Это напомнило мне, как я впервые увидела его, когда он смотрел на мою работу «Картина, чтобы забить в нее гвоздь» в галерее Indica. «В чем дело?» — спросила я его глазами. Он взял меня за руку, и мы быстро пошли к выходу. Пора было возвращаться в студию. Я моментально забыла обо всем этом. Потом я всегда ходила в этих очках. Я слышала, как Джон говорит: «Не вешай нос! Никогда не показывай им, что они победили!» Даже после своей смерти он помогал мне и защищал меня.
Мы оба очень сильно зависели от слов. Однажды мы зашли в лифт, разговаривая, и забыли, что не нажали на кнопку. Лифт бесконечно долго стоял на первом этаже, а мы даже не замечали этого. Наконец двери открылись, внутрь вошла женщина, и мы поняли, что случилось. Мы просто болтали. Как получилось, что у нас было столько тем для разговоров? Может быть, дело в том, что у нас никого не осталось, кроме друг друга. Мы сожгли мосты, мы отвернулись от всех, кроме нас двоих. Джона это совершенно не волновало. Может быть, это как-то связано с тем, что ему приходилось постоянно встречаться с новыми людьми, когда он ездил в турне с The Beatles, и для него было облегчением больше ни с кем не знакомиться.
С другой стороны, мы могли долго молчать. Нам не надо было ничего говорить друг другу. Просто смотря друг на друга, мы понимали, что каждый из нас думает. Чем больше мир ненавидел нас, тем яростнее мы старались защищать друг друга. Мне нравилось, в каком расположении духа был Джон в последнее время: «Не вешай нос! Никогда не показывай им, что они победили!» Я всегда кивала, когда он это говорил. Но когда он бывал один, я порой заставала его сидящим с отсутствующим взглядом, как будто он был быстро постаревшим солдатом, который вспоминал обо всем, что он пережил. Однажды он даже сказал: «Слушай, если я вдруг умру...» — и дал мне четкие указания насчет того, что я должна сделать с неизданными записями The Beatles. «Обещай мне, что сделаешь это». Я подумала, что это неожиданно, что он все еще думает о своих старых записях. Как художник я была рада этим его словам.
Однажды ночью я услышала, как он плачет. «Не оставляй меня, не умирай первой». — «Но Джон, я старше тебя, это естественно, что я должна уйти первой». — «Нет, ты не имеешь права, ты просто не имеешь права». Но в другой раз он сказал очень спокойно: «Если ты умрешь, я сделаю из тебя бульон и выпью его. Тогда мы наконец воссоединимся в одном теле». Казалось, что он воодушевлен этой идеей, и он рассказывал о ней людям, которые работали с нами. «Знаете, если Йоко умрет, я сделаю из нее бульон и выпью его...» Они все сохранили абсолютно каменные лица, как будто он не сказал ничего необычного. Когда Джон говорил об этом, он был похож на маленького ребенка. Ребенка, которому в голову пришла волнующая мысль.
Как пара мы были не очень популярны, мягко говоря. Казалось, все вокруг думали, что если бы Джон не был со мной, The Beatles снова могли бы воссоединиться. Когда мы на время разошлись, Джону пришлось дать интервью и заявить, что The Beatles снова могут начать играть вместе. Он сказал мне, что иначе лейблу не удалось бы продать его сольные пластинки. Поэтому Джон дал это интервью и послал мне копию. Когда смотришь его на видео, заметно, насколько неловко Джон себя чувствовал. Он старался шутить — это всегда был для него выход. Для человека вроде Джона дать интервью и сказать то, во что на самом деле не веришь, — на него должны были по-настоящему давить. Я думала, что если мы разойдемся, он снова станет тем популярным парнем, каким он был однажды. Но я не только поэтому хотела, чтобы мы расстались. Мне тоже было непросто, мне страшно надоело, что меня все ненавидят. Это было непереносимо. Для меня это было даже опасно. Что касается Джона, его альбомы хуже продавались. Это было плохо для его карьеры. Я чувствовала себя виноватой. Но Джон был настроен решительно, поэтому мы вернулись в наш ад и попытались получать от этого удовольствие. Ад? Ну подумаешь.
Он говорил: «Мы будем счастливы, пока мы вместе. Что-нибудь еще имеет значение? Имеет? Heт, Йоко. Нам все равно, так ведь? Мы будем сидеть в креслах-качалках и Корнуоле, когда состаримся, и будем ждать открыток от Шона».
Когда Джон начал работать над «Double Fantasy», он снова обрел вдохновение, он был па подъеме, он сочинял прекрасные песни и записывал их. Но по ночам у него были кошмары, что мы снова будем разлучены. На этот раз смертью.
Я делала обложку для «Double Fantasy». Я выбрала хороший шрифт. И я взяла две фотографии Шиноямы – для передней и задней стороны конверта. Только и сделала их черно-белыми. Оригинальные кадры были цветными. Я подумала, что черно-белый вариант больше подойдет аскетическому настроению альбома. Мне казалось, что это будет своего рода сигнал, что наш альбом — документальная хроника, а не выдумка. Но, как сказал Джон, «жизнь — это то, что с тобой случается, пока ты строишь планы». Когда я теперь смотрю на эту обложку, я думаю, не значило ли мое решение сделать ее черно-белой нечто большее, чем мне казалось.
Журнал Rolling Stone, январь 2011 года.
Печатается в сокращении.
Рассказ "Джон" читайте https://www.beatles.ru/books/articles.asp?article_id=784
