RSS:

	Статьи
	Периодика

Beatles.ru в Telegram:

Интервью с Робертом Фриппом

Роберт Фрипп следует учению мистика Гурджиева, пишет трактаты по философии музыки и играет на гитаре. Один из лучших гитаристов мира играет в группе King Crimson, которая за 34 последних года сильно раздвинула границы музыки рок. Перед выездом на гастроли Фрипп встретился с журналистами газет El Pais (Испания), Liberation (Франция), Dagens Nuheter (Швеция) и Aloha (Голландия).

— Название вашего последнего альбома — “The Power to Believe” («Сила поверить»), что здесь имеется в виду? Вера в человеческие возможности или что-то более трансцендентное?

— Это вопрос скорее к Эдриану (Белью — вокалист, гитарист и автор текстов King Crimson. — Прим. ред.). Словосочетание взято из текста песни, которую Эдриан, насколько я понимаю, написал по случаю знакомства со своей будущей женой. Таково мое понимание ее смысла, самое простое, основанное только на тексте. Но можно предложить и более общее толкование. Любой, кто умеет читать и читает газеты, ходит на работу двадцать или тридцать лет подряд, каждый, кто существует в рамках коммерческой культуры, — все последовательно мыслящие люди должны были бы прийти в отчаяние, для этого не обязательно даже включать новости. Если информация, которую нам предлагают, действительно сообщает обо всем, что происходит в мире, то, выходит, жизнь слишком тяжела. Естественная реакция — просто махнуть на все рукой. Мы бессильны.
Характерно, что японское издание альбома “Happy with What You Have to Be Happy with” («Хватит и того, чего должно хватать») вышло под названием “Shoganai”, что для японцев звучит совсем иначе, нежели английское название для нас. На французский язык это можно было бы перевести как “C’est la vie”. По-английски можно было бы сказать “That’s life” — «Бывает». Но ни то ни другое не может точно передать значение японского выражения, которое более-менее соответствует, например, такой строчке: «Взорвались две атомные бомбы… Ну что ж, бывает!» Вот это — shoganai.

— Судьба?

— Ну, это близко. Но вообще, когда рядом взрываются две атомные бомбы, наверное, хочется сказать больше, чем просто: «Это судьба». “Shoganai” — слово прекрасное в своей многозначности, это понятие охватывает великое множество возможных обстоятельств — от «мой возлюбленный только что погиб при аварии в метро» до «все надежды тщетны». В Японии это слово обладает мощным эмоциональным зарядом, в нем заложены безнадежность и отчаяние — отчаяние, основанное на логике. С другой стороны, надежда — нелогична, иррациональна. А любовь — это больше, чем логика, и больше, чем отчаяние.

— В какой степени вы вовлечены в работу над содержанием, в создание идеологии альбома?

— Я не пишу тексты. За тексты отвечает Эдриан. Если говорить о том, как формируются, если можно так выразиться, креативные проекты, то тут ситуация куда более интересная и тонкая. Например, если вы проведете три недели в закрытом помещении с тремя людьми, при том что внутри вас заключена некая идея, то по истечении этого времени по крайней мере один из них станет мыслить и действовать, пользуясь этой идеей, которую вы крепко держали при себе, даже если вы ни слова не говорили и не сыграли ни такта. Но тут мы вступаем в область тонких материй. Так что если вы меня спросите, какова природа вашего творческого вклада в альбом, я отвечу: «Я играю на гитаре» — и пожму правым плечом в такой специфически французской манере.

— По вашему новому альбому я могу судить, что вы один из самых живых и целеустремленных музыкантов своего поколения. Вам все еще хочется двигаться вперед…

— Благодарю вас за столь щедрый комплимент и благородную характеристику. Я не уверен, что готов ее принять. Если спросить меня, чего бы я сам себе пожелал, то я бы хотел жить более спокойной жизнью.

— Вы слывете интеллигентным, тихим человеком, при этом музыка, которую вы исполняете, чрезвычайно тяжелая, часто необузданная, громкая. Вы не видите в этом противоречия? Откуда это в вас?

— Я тихий, домашний человек? Истинно так. Есть во мне что-нибудь выходящее из ряда вон? Да, в принципе, ничего, насколько и вы можете судить по нашей встрече. Во мне нет ничего увлекательного. Самое волнующее событие, которое со мной произойдет, это встреча с женой — я с ней вечером увижусь. На первой полосе — представляете? «Фрипп встретился с женой!» Сейчас она в Кентербери, на гастролях с группой Calamity Jane, — мы провели там чудные выходные. В прошлую субботу я вернулся из Мадрида — был снегопад, и мы сели в Гэтвике вместо Хитроу. Возвращаясь на машине домой, я заехал в магазин купить кое-какие мелочи. Потом я распаковал вещи и вышел посидеть в баре на углу, в двух шагах от дома. Я взял пинту сидра, присел у камина и выпил ее в одиночестве. Мне было просто хорошо. А потом домой пришла жена, и мне стало еще лучше. Вот это из ряда вон!

— Вы как-то сказали, что King Crimson — это не просто группа, а образ жизни. Что вы имели в виду?

— Способ мыслить и способ действовать. Рассматривая и сравнивая отдельные малые эпизоды своего существования, те способы, которыми вы проживаете те или иные будничные моменты, вы увидите, что они всегда в точности одни и те же. Одно, другое, третье — каждый аспект нашего поведения несет на себе одну печать. Вывод, который напрашивается: все эти мелочи, из которых состоит наша жизнь, это и есть наша жизнь. На семинарах Guitar Craft (школа гитаристов, организованная Фриппом. — Прим. ред.) мы всегда говорим: «Как ты держишь медиатор, так ты и жизнь проживешь». Держать его надо вот так. (Показывает.) Из почти полутора тысяч человек, которые приходили на семинар, есть, может быть, еще двое, кто приблизился вот к этому. (Показывает правильную позицию правой руки.) Большинство людей, приходя к нам, держат кисть вот так. (Рука повисает.) Я вам показываю такую кисть или вот такую. (Сильно напрягает руку.) Вы увидите разницу между тем, как человек относится к делу в первом случае и во втором? Вот так юноша держит в пальцах медиатор, собираясь ударить по струнам. (Сильно напрягает запястье, рука зажата.) А я держу — вот так. (Несколько расслабляет руку.) Я прошу его свободнее и шире взглянуть на мир, относиться к жизни, к своим взглядам на то, как мир устроен, как он должен в этом мире жить, без напряжения. Таким образом, то, как он держит руку, кисть, большой палец, — не зажато и не расслабленно, — то, как он держит медиатор, — это вопрос мировосприятия вообще. И это ужасно. Ужасно, потому что все руки зажаты и неподвижны, столько энергии загнано в притворство и в стереотипы… Но связь между одним и другим действительно есть.

— Вас интересуют современные рок-группы, они как-то повлияли на ваш новый альбом?

— Короткий ответ: да. Меня интересует творчество других музыкантов. Лично я предпочитаю ходить на живые концерты, и это затрудняет знакомство с новым, потому что если человек живет не в центре города, где происходит масса событий, он обречен многое упустить. Влияют ли на меня те люди, чью музыку я слышу? Надеюсь, что да. А те, с кем я сталкиваюсь? Да, надеюсь, что и это так. Иногда чье-то случайное влияние бывает нелегко отследить. Например, у какого-нибудь гитариста я могу позаимствовать манеру держать гитару, а не то, как он играет или что он играет. За этим трудно уследить — что откуда я взял. Вот однажды я спросил у Джона Маклафлина — я летал в Париж брать у него интервью, тогда я работал редактором в журнале Musician, — я спросил, чем ему был интересен Шри Чинмой (индийский гуру, автор так называемой «системы интегрального тренинга». — Прим. ред.). Маклафлин ответил: «Я хотел посмотреть, как он наливает в чашку чай». Теперь я окончательно понял, что он хотел сказать. По крайней мере, мне кажется, что понял. Иногда мне интереснее, как человек надевает гитару на плечо, чем то, что он играет.
Относительно группы Tool, которая сопровождала нас в последнем туре… Вообще, Tool — действительно моя любимая группа, но я держу за правило не говорить о том, кто мне нравится, потому что это автоматически отсекает всех остальных, и, глядя со стороны, можно предположить, будто Роберту все эти остальные не нравятся. Так что я воздержусь от того, чтобы что-то говорить, кроме того, что Tool — чудесные люди. Группе Tool, видимо, легче быть группой Tool, чем группе King Crimson быть группой King Crimson. Боюсь, это заложено в природе нашей группы.

— Да? Почему?

— Такова природа группы.

— Что вы имеете в виду? Вам неуютно в группе?

— Нет! Или скорее да, неуютно. И всегда было неуютно. Это ужасно неуютная группа. Просто страшно неуютная. Почему? Потому что она не стоит.

— Что?

— Она не стоит на месте. King Crimson постоянно продолжает снова и снова изобретать свое колесо. Вот приходите вы домой. Что хорошего дома? Например, уютное кресло у вас в кабинете — вы в него садитесь почитать. Тут же ваша любимая лампа. Ваша любимая музыка. Ваши любимые книги. Уютно! А если вы придете домой, и нет ни кресла, ни книг, ни кабинета, ни музыки? Это неуютно.

— Да. Но это заставляет двигаться.

— Верно. Но когда я дома, мне хочется хоть иногда посидеть в своем кабинете… Вообще, у каждого человека есть какой-то свой способ поддерживать остроту восприятия, не давать себе отупеть. King Crimson — группа, которая непрерывно бросает вызов самой себе. Так что вывод таков: King Crimson — неуютное место.

— Вы единственный англичанин в группе…

— Да, я заметил.

— Почему тогда группа считается британской?

— Нет. Она англо-американская. Как известно, англичане не имеют ни малейшего отношения к континентальной Европе. Есть особый вкус, чувство Англии, описать которое можно только словом «английский». Для более масштабного анализа этого явления я предлагаю всем желающим познакомиться с новой книгой Питера Акройда «Альбион: Происхождение английского воображения». Итак, King Crimson — частично английский коллектив, но он не может быть английским полностью, потому что в Англии ты сталкиваешься с некоторыми ограничениями. Тебе как будто говорят: «Можешь спокойно все бросить, потому что все равно ничего у тебя не получится». Или, например: «У тебя есть выдающаяся идея? Ничего из нее не выйдет». Ты добился успеха? «Как не стыдно!» Так что есть ограничения для молодых англичан и даже, наверное, англичанок. Но я сейчас говорю о музыкантах моего поколения, сплошь состоящего из мужчин. Вместо того чтобы отстаивать свою правоту, эти музыканты отправились в Америку и встретили там людей, которым страшно понравилось то, чем занимались англичане; многие сразу подумали, не стоит ли им остаться.
Однако тут мы сталкиваемся с другой проблемой. Американцы очень хорошие организаторы, мастера раскрутки. А вот создание того, что надо раскручивать, — это не их конек. Таким образом, в Англии царит непрофессионализм, кругом одни эксцентрики и чудаки с ворохом странных идей. Они с этими странными идеями едут в Америку, американцы говорят им, что идеи у них просто шикарные, и запускают их в производство. Получается выгодное сочетание. Мне кажется, если слишком долго жить в Америке, то можно зациклиться на раскрутке. Если долго жить в Англии, рано или поздно понимаешь, что все тщетно, а скромный успех — уже извращение.

— В альбоме “The Power to Believe” сильны восточные мотивы. Почему?

— Музыка народов мира, если уж на то пошло, широкодоступна примерно с 1976 года. Раньше вы не слышали балийского гамелана, потому что жили в… — назовите любую страну западной культуры. А теперь — пожалуйста, оркестры гамелана появились и у нас: их можно встретить повсюду в Америке. Или африканские барабаны на пляже в калифорнийской Венеции. Один мой хороший знакомый ездит на пляж в Венеции играть на африканских барабанах. Тут серфинг, тут же и барабаны. А мимо проезжает персонаж на скейтборде — таких можно видеть в кино, — тип, который выглядит как Хендрикс, но со скейтбордом. И сами культуры народов мира — они дают мне не меньше, чем их музыка. Эти культуры и то чувство, что передается в музыке, отзываются во мне с большей силой, чем какие-то конкретные музыкальные формы. Здесь тот же случай, что с гитаристом. Интереснее, как он держит гитару. Что он играет — уже другой вопрос.

— Ситуация, когда множество разной музыки доступно для всех, — хороша ли она для музыки вообще? Мы живем в благоприятное для музыки время?

— Для музыки — да. Для музыкальной индустрии — нет.

— Поясните свою мысль.

— Музыкальная индустрия не имеет к музыке никакого отношения. Вопрос был про музыку. Сейчас просто прекрасное время для музыки. Замечательное.

— С одной стороны, музыки стало очень много. С другой стороны, поток легкодоступной музыкальной информации становится просто необъятным.

— Как я отношусь к доступности музыки? Я испытываю чувство благодарности. Маленькие японские колонки, которые я подсоединяю к своему Mac G4 Powerbook, полностью изменили тот жалкий, ничтожный образ жизни, который я прежде вел во время путешествий. Теперь я с гордо поднятой головой вхожу в пустые гостиничные номера и водружаю на стол свой компьютер. Я подключаю колонки — о, эти несравненные маленькие японские колонки, которые я купил в Токио прошлым октябрем… и — вот оно! Барток, Бетховен, Брамс, Гайдн, Моцарт, струнные квартеты Шуберта — все они в моем компьютере. Блаженство. И еще столько всего!
Возникает вопрос: то, что эта музыка так легкодоступна, хорошо ли это для меня? Я вынужден признать, что я в этом не уверен. А вдруг, если бы мне пришлось прикладывать больше усилий, чтобы слушать музыку, я бы стал ценить ее гораздо больше? Если бы, идя на концерт, я был уверен, что увижу и услышу его в первый и последний раз в жизни, концерт полностью преобразился бы в моих глазах. Пиратские версии концертов, фотографирование из-под полы, а теперь еще и мобильные телефоны, которые держат перед колонками на вытянутой руке, — все это компрометирует живые концерты как жанр. Получается какой-то полуживой концерт. За мою относительно недолгую сценическую карьеру жанр живого выступления изрядно пострадал, его самостоятельная ценность теперь находится под большим сомнением. И это меня волнует. Потому что я выступаю не из-за денег.

— Как далеко в будущее King Crimson вы готовы заглянуть сегодня?

— До 2010 года. Осталось семь лет.

— И каков генеральный план до 2010 года?

— Я вам этого не скажу, поскольку это спровоцирует всевозможные ожидания, которые не дадут развернуться тем событиям, которые в противном случае должны были бы случиться. У меня есть сценарий, по которому вся моя работа будет осуществляться с наибольшей вероятностью, кроме того, есть резервный план на случай непредвиденных обстоятельств и еще план того, что, скорее всего, будет потом. И вот когда все эти планы реализуются, я смогу представить, что может произойти в 2010 году.

— А что дальше?

— Да, действительно, сейчас кажется, что все это будет длиться вечно.

— Мне не дает покоя вопрос: все-таки почему вы не хотите подписывать диски и фотографироваться для этого интервью?

— С вашего позволения, я поставлю вопрос по-другому. Почему я должен этого хотеть?

— Но вы же музыкант… Просто на память, не знаю…

— Что остается у меня в памяти? Что я расписываюсь для кого-то на диске в качестве музыканта? Во-первых, какое отношение это имеет ко мне как к музыканту? Во-вторых, каким образом это улучшает мою память?

— Я тоже не фотографирую, даже во время отпуска, я просто хотел…

— Фотография — одно из моих хобби.

— Я просто хотел понять…

— Нет-нет, это очень хороший вопрос.

— Я фотографирую своих друзей. Я понимаю, что я вам не друг, но бывает, я фотографирую просто какие-то вещи. Поймите, просто это необычно, когда кто-то отказывается фотографироваться. Я вовсе не хочу спорить с вашим решением, я даже фотоаппарат с собой не взял.

— Друзья иногда фотографируют меня.

— Понятно, значит, вы разрешаете себя фотографировать только друзьям.

— Да, тут все делается по обоюдному согласию. Возвращаясь к автографам… Иногда, конечно, я подписываю вещи, но — для друзей. Например, когда я дарю приятелю книгу, я делаю дарственную надпись. И отдаю с ней частичку себя. Она несет с собой мои добрые пожелания. Так что, вообще-то, я даю автографы. Но я настаиваю на другом вопросе: почему мне должно это нравиться?

— А как же поклонники? Они-то чем провинились?

— Я позволю себе сделать обобщение: спрос со стороны публики, ожидание от тебя всевозможных памятных знаков — это большое давление, причем это ожидание по умолчанию подразумевает наличие у любого человека права в любое время приставать ко мне. Совершенно неважно, чем я в этот момент занимаюсь: сижу ли я с чашечкой кофе и газетой в ресторане и мне хочется побыть одному, или я иду по улице один, или с женой, по дороге на работу, по дороге с работы, на работе — у любого есть право прервать меня и потребовать мою подпись. Это тирания. Мне не оставляют пространства для маневра. Если я не могу сказать «нет», значит, я не могу сказать «да». В этой ситуации я лишен права отказать и, значит, лучше не буду на это соглашаться. Это один подход. Другой подход таков: я чувствую себя крайне неуютно, когда попадаю в ситуацию, при которой подразумевается или кому-то кажется, что я какой-то особенный, выдающийся человек. Если бы это было не так, с чего бы у меня просили автографы?

— Но для многих вы и есть выдающийся человек.

— Нет.

— Иначе они не покупали бы ваши пластинки…

— Попробую объяснить по-другому. Я не считаю себя знаменитостью, а если бы считал, моя жизнь превратилась бы в ад. Я не рассматриваю себя в качестве звезды, и я категорически против того, чтобы мне насильно присваивали статус знаменитости, чтобы люди давали мне почувствовать себя знаменитостью, чтобы я мог отплатить им за это автографами. Это же абсурд!

— Скажу по-другому. Я не такой известный человек, как вы, и, разумеется, никогда не буду таким известным. Но если бы я был таким известным, как вы, я, возможно, задумался бы, не должен ли я чем-то отблагодарить людей.

— Золотые слова. Вопрос в том, чем именно.

— Возможно, для людей это самый простой способ чувствовать свою связь с вами.

— Тогда наши отношения на этом заканчиваются. Наши отношения на этом заканчиваются. Все было тщетно.

— Но вы ведь приносите им какую-то радость, вам так не кажется?

— Я не могу. Я не могу ничего ответить, потому что не знаю, приношу я кому-то радость или нет. Я не могу судить о том, как люди реагируют на мое творчество. Теперь что касается желания приносить людям радость. У меня другая работа. Моя задача как музыканта — в том, чтобы говорить правду. А если вместо этого я начну ставить автографы, то я перестану заниматься музыкой. То, чем я буду заниматься, имеет точное научное определение: «овеществление». Или, как называет это профессор Люси Грин, английский музыковед, — «фетишизация врожденных и описанных значений музыки». Другими словами, творческий процесс, процесс создания музыки становится рыночно ориентированным. И этого я не приемлю. То, что принимается как абсолютно обоснованная и общепринятая норма поведения в рамках рыночно ориентированных процессов, — как, например, традиция ставить автографы на плодах своего труда, — в отношении творческих процессов не просто противоречиво, но крайне деструктивно.
Кто я такой, чтобы делать подобные заявления? Могу сказать. Я человек, который выступает на публике 44 года, из них в составе рок-групп — 39 лет, как профессиональный музыкант — 36 лет, в составе группы King Crimson — 34 года. Иначе говоря, мое суждение является обоснованным. Это часть боевых действий на передовой — боев, которые ведет каждый музыкант, для кого музыка первична по отношению к другим профессиональным обязанностям.

— А как же удовольствие? Кажется, что сочинять музыку для вас — ужасно тяжелое занятие.

— Так оно и есть. Когда идеи носятся в воздухе, сами приходят на ум — это чистая, незамутненная радость. Но надо поймать их, схватить на лету, перенести их из мира свободы в мир определений и ограничений — вот что тяжело. Но потом, когда они прожиты и сыграны группой и снова выпущены на свободу, в мир, — это снова радость. Если, конечно, не находятся люди, которые пытаются их убить, даже из самых лучших побуждений. Поклонники, которые хотят сфотографировать эти создания, едва они ступают в мир, или записать их на пленку, едва они ступают в мир, или поставить на них автограф… Это счастье, сбитое на лету.

http://svetozar.livejournal.com/1896.html#cutid1