RSS:

	Статьи
	Периодика

Beatles.ru в Telegram:

Джон Леннон. 1971 год. Великие интервью журнала Rolling Stone

- Что ты думаешь о твоем альбоме «Plastic Ono Band»?

- Думаю, это лучшее из того, что я сделал. Думаю, он реальный, и в нем полностью нашло отражение мое «я», сформировавшееся на протяжении долгих лет моей жизни. «I'm a Loser», «Help!», «Strawberry Fields» — это все личный записи. Я всегда по мере возможности писал о себе. Да, мне не нравится писать песни от третьего лица, о людях, которые живут в безликих бетонных квартирах, и все такое. Мне нравится музыка от первого лица. Но из-за плохого настроения и по многим другим причинам я писал конкретно о себе только время от времени. Теперь я написал все о себе, и поэтому мне нравится эта музыка. Это – я! И никто другой. Вот почему она мне нравится. Она реальна — вот и все.

Не знаю, что еще сказать, правда, и немногие правдивые песни, которые я когда-либо писал, напоминают «Help!» и «Strawberry Fields». Не могу говорить о них с ходу. Они были песнями, которые я всегда считал своими лучшими. Песнями, которые я написал на основе жизненного опыта, а не мысля себя в выдуманной ситуации, о которой пишу красивую историю. Всегда считал это фальшью, но мне случалось так делать, потому что я был завален работой или подчас так подавлен, что даже о себе не мог думать.

- На этом альбоме нет практически никаких ярких образов.

- Потому что их не было у меня в голове. В ней не было никаких галлюцинаций.

- Когда ты понял, что будешь двигаться в направлении «не верю в «битлов»»?

- Не знаю. Когда осознал, что записываю все то, во что не верю. Я подумал, что пора остановиться.

Йоко: Он собирался создать нечто из категории «сделай сам».

Джон: Да, я собирался оставить место, чтобы и вы могли написать, в кого вы не верите. Это просто само собой напросилось, и The Beatles были последним пунктом, потому что я больше не верю в миф, a The Beatles — это еще один миф.

Я не верю в него. Мечта ушла. Я уже не говорю о The Beatles, но говорю о том, что принадлежало всему поколению. Этого больше нет, нам надо — мне лично — вернуться в так называемую реальность

- Почему ты предпочитаешь говорить Циммерман, а не Дилан?

- Потому что Дилан — дерьмо. Его имя — Циммерман[1]. Видишь ли, я не верю в Дилана, не верю и в Тома Джонса — по той же причине. Циммерман — это имя. Мое имя — не Джон Битл, а Джон Леннон. Вот так.

- О The Beatles всегда говорили – и они сами о себе говорили, - что это четыре части одного и того же человека. Что случилось с этими четырьмя частями?

- Они вспомнили, что они — четыре самостоятельных индивида. Видишь ли, мы тоже верили в миф о The Beatles. He знаю, верят ли еще в него остальные. Нас было четверо... Я познакомился с Полом и спросил: «Хочешь войти в мою группу?» Потом появился Джордж, а позднее Ринго. Мы просто образовали группу, ставшую очень, очень популярной, вот и все. Наши лучшие вещи так и не были записаны.

- Как ты оцениваешь себя как гитариста?

- Ну, это зависит от того, какого гитариста. Технически я не очень хорош, но могу играть чертовски звучно и быстро. Я был ритм-гитаристом. Это важно. Я могу завести всю группу.

- Как ты оцениваешь Джорджа?

- Он довольно хорош. [Смеется] Предпочитаю себя. Знаешь ли, мне надо быть честным. С одной стороны, я действительно в большом затруднении по части своей игры на гитаре, потому что играю плохо. Я никогда не двигаюсь, но могу заставить гитару говорить.

- Говоришь, что можешь заставить гитару говорить. А какие песни ты сочинил таким образом?

- Послушай «Why» в альбоме Йоко [или] «I Found Out». Думаю, это хорошо. Это заводит. Спроси Эрика Клэптона, он думает, что я умею играть. Знаешь, многие нуждаются в технических устройствах, вроде как хотят фильмов со спецэффектами. Почти все критики рок-н-ролла и гитаристы находятся на стадии пятидесятых годов, когда им нужно было, чтобы о них сняли распрекрасный фильм со спецэффектами, чтобы они были счастливы.

Я гитарист киношной правды; я музыкант, и вам надо сломить все ваши препоны, чтобы услышать, что я играю. Есть маленький фрагмент, его сделали фоном в альбоме «Abbey Road». Пол поручил по кусочку каждому из нас; там есть небольшие паузы между игрой Пола, Джорджа и моей. И есть один кусок, после паузы, один из тех «самых значимых», когда внезапно вступают ударные и мы начинаем по очереди играть. Я третий.

У меня особый стиль игры. Он всегда у меня был. Но меня заглушили. Джорджа называют певцом-невидимкой. Я же — гитарист-невидимка.

- Хотел бы задать вопрос о Поле и больше на этом не задерживаться. Когда вы поехали в Сан-Франциско и увидели фильм «Let It Be», что ты чувствовал?

- Знаешь, мне было грустно. И я чувствовал... что фильм снят Полом для Пола. Вот одна из причин конца The Beatles. Не могу говорить за Джорджа, но, черт побери, я прекрасно знаю, что все мы по горло сыты ролью группы поддержки Пола.

Это началось с нами после смерти Брайана (Эпстайна. — Пер.). Съемка была затеяна, чтобы показать Пола и больше никого. Вот таковы были мои ощущения. Самое главное, фильм смонтирован так, как будто Пол — Бог, а мы просто рядом валяемся. Таковы были мои ощущения. И я знал, что были кадры с Йоко и си мной, но их просто вырезали из фильма… Мне было противно.

- Мог бы ты проследить крах The Beatles?

- Все рухнуло после смерти Брайана. Пол занял его место и стал как бы нашим руководителем. Но что могло руководить нами, если мы ходили кругами? Тогда мы и потерпели крах. Это был распад.

- Когда ты впервые почувствовал, что The Beatles потерпели крах? Когда тебе в голову пришла эта мысль?

- Знаешь, не помню. Мне было больно, но я, правда, ничего не замечал. Просто работал. The Beatles потерпели крах после смерти Брайана, когда мы сделали двойной альбом... Как я говорил тебе много раз, сначала это были только я и группа поддержки, Пол и группа поддержки, и мне это нравилось. Потом наступил крах.

- Ты сказал, что первым покинул группу.

-Да.

- Как?

- Я сказал Полу: «Я ухожу».

Я уже знал это, когда мы летели в Торонто или незадолго до нашего прибытия в Торонто: я сказал Аллену [Клейну, менеджеру The Beatles], что я ухожу, я сказал Эрику Клэптону и Клаусу [Форману), что я ухожу, но что, вероятно, буду приглашать их играть со мной. Я еще не решил тогда, каким образом продолжать — иметь постоянную новую группу или что-то иное, а впоследствии я подумал: черт побери, я не хочу иметь дело с другими людьми, кем бы они ни были.

Я сказал это себе и людям вокруг на пути в Торонто несколькими днями ранее. А в самолете — со мной был Клейн — я сказал Аллену: «Все кончено». Когда я вернулся, мы несколько раз встречались, и Аллен сказал: «Спокойно, спокойно»; у нас было много дел, знаешь ли, и не всегда это было удобно.

Потом мы что-то обсуждали в офисе с Полом, и Пол сказал нечто вроде того, что The Beatles что-то делают, а я все твердил на все его слова: «Нет, нет, нет». Наконец настал момент и мне тоже что-то сказать, и Пол спросил:; «Что ты думаешь?»

Я ответил: «Я думаю, что группы больше нет. Я ухожу».

Аллен был там, и он помнит точно, и Йоко помнит. Вот как я это вижу. Аллен сказал: «Не говори так». Он даже не хотел, чтобы я сказал об этом Полу. Поэтому я сказал: «Кончено». Я не мог больше сдерживаться... Пол и Аллен были рады, что я не собираюсь афишировать это, не собираюсь делать из этого событие. Не помню, сказал ли Пол: «Не говори никому», но он был чертовски доволен, что я не собирался этого делать. Он сказал: «О, значит, ничего не случилось, раз ты ничего не скажешь».

Но вот что случилось. Их лица пошли пятнами, как бывает, когда кому-то объявляют о разводе. Похоже, он действительно знал, что это — конец; и через полгода он с чем-то таким выступает. Дурак я был, что не сделал то, сделал Пол, который воспользовался ситуацией, чтобы продать запись.

- А ты думаешь, что ты гений?

- Да, если гении существуют, то я один из них.

- Когда ты впервые осознал это?

- Когда мне было лет двенадцать. Я привык думать, что должен быть гением, но никто этого не замечал. Я привык размышлять, гений ли я, и если нет, то кто же? Я привык думать: ну, я не могу быть сумасшедшим, потому что никто не отталкивает меня, поэтому я — гений. Гений — это форма безумия, и мы все, знаешь ли, малость сумасшедшие, и я привык немного стесняться этого, когда играл на гитаре.

Если гении существуют — а это... да что же это, черт побери? — то я один из них, а если нет, мне без разницы. Я привык думать об этом, когда был ребенком, когда писал стихи и рисовал... Я был таким всю жизнь. Гений — это еще и боль.

- В какой-то момент, между «Help!» и «Hard Day's Night», ты снова начал употреблять наркотики и писать песни о наркотиках?

- Сочиняя «A Hard Day's Night», я сидел на таблетках — это наркотики, более серьезные наркотики, чем марихуана. Я начал глотать таблетки с пятнадцати лет... нет, с семнадцати, когда стал музыкантом. Чтобы выжить в Гамбурге, играя по восемь часов за ночь, нужны были «колеса». Вам их давали официанты — таблетки и выпивку. Каким же я был алкашом в школе искусств. Альбом «Help!» появился, когда мы стали курить марихуану и бросили пить – все просто. Для выживания мне всегда нужен был наркотик. Другим — тоже, но я всегда принимал больше, больше таблеток и всего остального, вероятно, потому, что я был безумнее других.

- Очевидно, что в музыке ты многое делал под влиянием ЛСД.

- Да.

- Это как-то повлияло на твою концепцию музыки, как ты думаешь? В целом.

- Это было только другое зеркало. Не чудо. Это было скорее видимостью и психотерапией, способом заглянуть в себя — вот и все. Знаешь, я не очень помню. Но не это писало музыку... Я пишу музыку в тех обстоятельствах, в которых нахожусь, сижу я на наркотиках или на воде.

- Какую роль ты играл (если играл) в написании песен, которые у всех ассоциируются с Полом, - вроде «Yesterday»?

- Не имею никакого отношения к «Yesterday».

- «Eleanor Rigby»?

- Я написал едва ли не больше половины слов.

- Какие песни остались в твоей памяти как песни Леннона/Маккартни?

- «I Want to Hold Your Hand», "From Me to You», «She Loves You» — пришлось бы составить список. Их было так много — миллиарды. Когда ты в рок-группе, приходится писать синглы, непрерывно их писать. Все больше и больше. Мы оба в этом участвовали.

- Что служит причиной твоей огромной популярности?

- Да я сам ее создал. Я спрятался в образе «битла». Я был как художник, которого покинуло вдохновение... Разве ты никогда не слышал о Дилане Томасе и обо всех тех, которые вместо того, чтобы писать, просто погрязали в пьянстве, и о Брендане Биэне и обо всех тех, кто умер от алкоголизма... Это типично для всех, кто что-то творит. Я просто попал на тусовку; я был императором, у меня были миллионы девиц, наркотики, впасть, и все говорили, как я велик. Как мне было из этого выбраться? Ты как будто едешь в вонючем поезде. Я не мог сойти.

И творить я тоже не мог. Так, кое-что делал... Но я был на тусовке, а уйти оттуда не так-то просто. Фантастика! Я вышел из трущоб; я ни о чем не слышал — Ван Гог был самым выдающимся человеком, о ком я когда-либо слышал. Даже Лондон был чем-то, о чем мы только мечтали, а Лондон — это ничто. Я вышел из вонючих трущоб, чтобы завоевать весь мир, мне казалось, я этим наслаждаюсь, и я в этом погряз. Я не смог ничего с этим поделать, просто продолжал идти. Я попался на крючок, как наркоман.

- Ты представляешь, каким ты будешь «в шестьдесят четыре года»?

- Нет, нет, надеюсь, мы будем милой парой старичков, которые живут в деревушке на побережье в Ирландии или где-то там — и рассматривают альбом с вырезками о нашем безумии.

Интервьюер Ян Саймон Веннер

Печатается в сокращении по книге "Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет", Москва, 2014

Полностью интервью читайте: http://www.tektonika.ru/rollingstone_01.html

[1] Роберт Аллен Циммерман – настоящее имя Боба Дилана. – Примеч. ред.