RSS:

	Статьи
	Периодика

Beatles.ru в Telegram:

Кен ХЕНСЛИ: «Чтобы пакистанец стал премьером Британии – да запросто!»

Это интервью я взял в красноярском клубе "Че Гевара" в ноябре 2010 года. Не прошло и полувека, как оно было опубликовано в красноярской газете "Конкурент". Вопросы о политике и тому подобном обусловлены некоторыми чертами характера владельцев данного издания. Будь их воля, мне пришлось бы разговаривать с главным композитором Uriah Heep исключительно о Пэрис Хилтон и мобильных телефонах со стразами. Будь воля моя, разговор шел бы только о музыке, причем с обилием не всем понятных спецтерминов технического характера.

Ниже следует скромная попытка избежать как того, так и другого. ;-)

Кен ХЕНСЛИ:

«Чтобы пакистанец стал премьером Британии – да запросто!»

Возможность побеседовать на языке Шекспира с человеком, который достойно продолжает традиции великого поэта спустя почти четыре сотни лет после его смерти, выпадает не каждый день. И надо заметить, что с этим языком Кен Хенсли управляется замечательно в любой ситуации – стоя на сцене с гитарой и синтезатором или сидя в пресс-палатке за кулисами клуба «Че Гевара». Настолько замечательно, что из простой аудиозаписи его интервью можно запросто нарезать кучу мелодичных фраз и составить из них совершенно новую песню с великолепным мотивом. И бессмысленной эта песня уж точно не будет, потому что глупостей и банальностей от Хенсли не услышишь даже в ответ на самые глупые и банальные вопросы. Итак, познакомьтесь: мистер Кеннет Уильям Дэвид Хенсли, лидер, вокалист и автор лучших хитов легендарной группы Uriah Heep, а также, возможно, единственный в мире ныне здравствующий капиталист, написавший государственный гимн для одной из стран бывшего соцлагеря.

– Мистер Хенсли, вы живёте в Испании.

– Точно.

– И как вам здешняя погода?

– Ну, здесь чуть попрохладнее, но солнышко тоже светит, и значит, всё в порядке.

– Вы в России уже далеко не в первый раз. А как насчёт Сибири? В ней раньше приходилось бывать?

– Был как-то в Омске. Я не ошибаюсь, Омск – это в Сибири?

– Верно. Но не настолько глубоко, как Красноярск.

– В вашем городе я впервые, это уж точно. Пока всё идёт прекрасно, потому что когда я паковал чемоданы, готовясь к поездке, я напихал в них кучу тёплых шмоток на счастье. Предполагал, что будет снежно. Поэтому чемоданы получились тяжеленные, а погода совсем неплоха, так что я вполне счастлив здесь.

– Но в тепле вы, наверное, более счастливы?

– Ну, я теплолюбивый парень, это так, потому и живу в Испании. И поэтому же не могу жить в Англии – слишком уж паршивая там погода. Сейчас это неважно, но если уж на то пошло – да, я люблю солнце и тепло, а снег и холод – нет.

– Чувствуете ли вы привязанность к Англии?

– Связь, ты имеешь в виду? Ну конечно, у меня до сих пор есть английский паспорт, я по-прежнему люблю королеву и я не теряю связи с родиной. Там живёт моя семья. Вся семья – братья, сёстры, племянницы и племянники – все там. А я вот не могу. Пробовал, но не выходит. Предпочитаю климат помягче.

– А как часто вам случается навещать родную страну?

– Хороший вопрос. Уже около пяти лет там не был. Мимоходом заезжал в этом году, буквально на день, повидаться с адвокатом. Я девятнадцать лет жил в Америке, и в те годы виделся с семьёй гораздо чаще, чем сейчас. В общем-то это происходит сознательно. У меня полно работы, так что выбраться даже на несколько дней – уже проблема. Нет, я правда люблю Англию, она мне очень по душе, там я счастлив, мне там удобно, но ещё более я счастлив каждый раз, когда уезжаю оттуда. Из-за погоды, конечно. Плюс тот факт, что я родился в Лондоне. А Лондон теперь… Ну, скажем так, не так уж много англичан сейчас в нём живёт.

– В основном всё больше русские миллиардеры?

– Ха, и они тоже. Пакистанцы, индийцы, да и русские – почему нет? Китайцы, японцы… Нынче Лондон – очень космополитичный город. Люди с Ближнего Востока, арабы, много кто, теперь это их дом. Я в этом ничего плохого не вижу – имеют право. Но для меня это уже совсем не тот город, где я родился и вырос.

– Сильно изменился?

– Да. Чрезвычайно сильно.

– Если уж речь зашла о космополитизме... Президент США – чёрный. А как вы думаете, может ли пакистанец стать премьером Великобритании?

– Конечно может.

– То есть такое реально может случиться?

– Да, безусловно. И я не думаю, что это было бы неправильно, при условии, что этот человек имел бы достаточную квалификацию и… Да никаких «и». Квалификация – всё, что нужно. Обама стал президентом на волне кампании за перемены, он оказался нужным человеком в нужное время. Америке необходимы были великие перемены. Собственно, она и сейчас в них нуждается. Самый страшный враг американской политики – вовсе не большой бизнес или капитализм, ничего подобного. Это СМИ. Каждый раз, как новый президент въезжает в Белый дом, СМИ считают своей главной и наипервейшей обязанностью как можно быстрее его оттуда выселить. Выборы ещё не успели начаться, а они уже кричат на все голоса: «О нет! Ужасные новости для Обамы, у него ничего не получится, его никогда не выберут!» И всё такое прочее. Они просто не дают президенту работать. И, к сожалению, американцы всему этому безоговорочно верят. Они не пытаются разобраться в ситуации самостоятельно, им достаточно газет и телевидения. Вот это действительно большая проблема.

– Отчего же такое происходит?

– Оттого, что никто не хочет жить своими мозгами. Это глубокая тема, и мне она знакома не понаслышке, я долго там жил. И это как раз одна из причин, почему я оттуда уехал. Тяжело было наблюдать, как всё это происходит. Такова сегодня система образования в Америке, что люди чуть ли не зомбированы, настроены думать, что правительство позаботится абсолютно обо всём, а в ящике и в газетах – одна только чистая правда. Очень глупо, я считаю. При том что у них есть силы и возможности.

– Вы имеете в виду потенциальную возможность что-либо изменить?

– Да нет же, я имею в виду реальную возможность. Каждый имеет право голоса. А это огромная сила, при условии правильного использования. Если использовать её, руководствуясь своим умом, а не основным политическим курсом. А чтобы пакистанец стал премьером Британии – да запросто. В палате лордов уже заседают люди из Пакистана, Индии.

– Вот не знал.

– Представь себе. Раз они стали гражданами, значит, имеют право голосовать и быть избранными, в том числе и в парламент. Главное, чтобы они по-настоящему ощущали себя британцами, поскольку лидер Британии должен держать в сердце интересы народа, а для этого ему надо жить среди этого народа, понимать его нужды. Так что ещё раз говорю – у меня в этой области нет предрассудков. Ни расовых, ни религиозных. Люди для меня по большей части одинаковы. В том смысле, что у них гораздо больше общих черт, чем различий. Понимаешь, у каждого из нас есть своё дело в жизни и свои средства, чтобы делать это дело. Вот и всё, что нас различает. Ты не хочешь поговорить о музыке? Или давай дальше про политику – без проблем. Я и про то и про это легко могу. (Смеётся.)

– Окей. Тогда поехали дальше. Путин и Медведев – что вы думаете о них?

– Да ничего не думаю, я их просто не знаю. Я стараюсь держать себя в курсе их политики, но реальное мнение мне составить очень сложно, для этого я должен постоянно жить в обществе, которым они управляют.

– Хорошо, а музыканты вашего круга, не побоюсь этого слова, рок-легенды…

– «Легенды»? Это хорошо. Хорошее слово. (Смеётся.)

– Так что ваши знакомые из их числа думают о политическом курсе России?

– Ну, я думаю, все музыканты в душе хотят мира для всех. Хотят, чтобы все имели свободу быть самими собой, учиться, расти, работать, кормить себя и свою семью. Музыканты склонны к сопереживанию и эмоциональности. Это в нашей природе, и мне кажется, что трудно быть эффективным музыкально, не имея этих двух качеств. Но когда я занят творчеством, я на сто процентов вне политики, поскольку не считаю правильным смешивать эти вещи. Проблемы есть у каждой политической системы. Будь то диктатура, будь то капиталистическая система…

– Даже у демократии?

– О, в мире столько версий «демократии»… Для меня понятие «демократия» определяется очень просто, но… Посмотри, к примеру, что сейчас происходит в Мьянме. У них идут выборы. И двадцать лет назад у них тоже были выборы, и за всё это время никто, кроме правящей партии, не имел ни малейшего шанса хоть как-то приблизиться к реальной власти. Это не демократия, это диктатура. Давайте просто называть вещи своими именами. Но какие бы мнения или чувства я ни имел относительно тех или иных политических событий, в моей музыке ты и следа их не найдёшь. Полагаю, мир должен двигаться к ситуации, когда каждый будет волен просто быть собой. Исповедовать какую угодно религию и всё такое. И, конечно, самостоятельно отвечать за свою жизнь. Вот что я думаю.

– Вы жили в Англии в шестидесятых и стали музыкантом. А другие варианты были?

– Нет. Когда мне было лет пятнадцать, у меня была возможность стать профессиональным футболистом. Мой отец этого очень хотел. В шестнадцать у меня даже был контракт с одним из самых значительных английских юношеских клубов того времени. Но ещё раньше, когда мне было одиннадцать, я принял решение. Я решил играть музыку, пошёл по этому пути, так что передо мной проблема выбора не стояла. Да, мне нравилось гонять в футбол, но профессионально заниматься этим я не хотел. Просто хотел быть музыкантом. Теперь я ещё больше рад тому решению, поскольку мне уже шестьдесят пять, а я всё ещё пишу музыку. В футбол уже точно бы играть не смог. А если бы и смог, то выглядело бы это на редкость ужасно.

– Может, тренером бы стали.

– Ну, не исключено. Тут ещё какая ситуация – в то время у молодых было не так уж много возможностей. Обычная история – играешь в футбол два или три года, а потом – добро пожаловать на завод. И никаких других вариантов. Жизнь тогда здорово отличалась от нынешней.

– Хорошо, а за кого вы болеете сейчас?

– Ни за кого.

– Почему же?

– Потому что я люблю посмотреть хорошую игру, при этом мне совершенно не важно, кто выиграет. Я думаю так: заводишь любимчиков – готовься к разочарованиям. Вот, например, сегодня «Ливерпуль» встречается с «Челси». Мой менеджер – большой фанат «Арсенала». В дни, когда они играют, с ним разговаривать невозможно. Абсолютно нереально. А если они ещё и проигрывают, то к нему и на следующий день лучше не подходить. Такая получается деликатная ситуация – буду смотреть матч и буду болеть за «Ливерпуль», но только ради Стива, никак не ради себя. Мне-то всё равно. Вот смотри, я живу в Испании, в провинции Валенсия. Так что мне по всем понятиям полагается болеть за «Реал» и ненавидеть «Барсу». А я ни того ни другого не делаю. Просто люблю посмотреть хорошую игру.

– А с чего у вас всё началось? Блюз, скиффл, рок-н-ролл?

– Нет, я начал играть, пытаясь подбирать песни поп-артистов середины шестидесятых. Даже не середины, а второй четверти. Таких ребят, как Клифф Ричард, Адам Фэйт. Потом пошли The Searchers, The Beatles...

– А как насчёт Билли Фьюри? У него было несколько очень сильных вещей.

– Если честно, не очень. То есть мне нравилась его музыка, но не нравился его имидж. Я не хотел быть похожим на него. Я копировал Элвиса, в общем, тех людей, которых я понимал. Музыка тогда была простой, так что подбирать аккорды было несложно. Но больше всего на свете я хотел сочинять самостоятельно, так что, пожалуй, это и было началом всему. По мере роста моих исполнительских и сочинительских способностей я понемногу становился всё более амбициозным и пытался отыскать для себя новое, оригинальное направление.

– Двигались в сторону более тяжёлой и агрессивной музыки?

– Нет, по крайней мере, не сразу. Поначалу я просто очень остро чувствовал эмоции, страсть, передаваемую музыкой. Это, возможно, досталось мне в наследство от матери, так как она была классической пианисткой. Я думаю, фортепиано – один из самых выразительных инструментов на свете, если играть на нём правильно, не так, как я это делаю. Так что, пожалуй, эта чувствительность у меня от мамы. Но я не хотел играть поп-музыку. Мне хотелось чего-то немного более осмысленного, немного более оригинального. Я работал с блюзовыми музыкантами, некоторые из них были по-настоящему великими и очень популярными в Англии в те годы, когда вдруг однажды услышал The Who. Я решил, что агрессия в их музыке – это очень здорово. Так что направление, в котором я двигался интеллектуально и музыкально, пролегало где-то между выразительностью текстов The Beatles, агрессивностью музыки The Who и, наверное, креативностью блюзменов. Плюс определённое влияние классики. Получается четыре вещи – блюз, классика, агрессия и выразительность. Вот ими, смешанными вместе, я и вдохновлялся. Сложно было превратить такую смесь во что-то путное, поскольку в те времена любая группа так или иначе попадала в одну из жёстко очерченных категорий: кто-то играл блюз, кто-то – джаз, кто-то – соул, кто-то – поп и так далее. Не было никакого рока. То есть некоторых называли «рокерами» – Билл Хейли и «Кометы», Томми Стил, такого рода ребята, но на самом деле они играли обычный поп, только в ускоренном темпе. С роком, каким мы его узнали позже, их музыка имела мало общего. В общем, по прошествии времени я нашел музыкантов, которые разделяли мои идеи, были готовы к экспериментам, и вместе мы стали частью того движения конца шестидесятых – начала семидесятых.

– Вы намеренно не упомянули о психоделическом движении? Я имею в виду ранний «Пинк Флойд», The Soft Machine и всё, что было вокруг них.

– Такая музыка казалась мне слишком академичной, я не мог к ней по-настоящему прислушаться. Я, конечно, пробовал кислоту несколько раз, в принципе, знаю, что это такое. Если закинуться как следует, можно даже балдеть под The Grateful Dead. (Смеётся.) Но это было явно не моё. Я хотел, чтобы музыка несла простые послания, чтобы стихи имели реальный смысл. Психоделия подразумевала витание где-то в стратосфере и никогда реально меня не трогала. Если послушать ранних «Пинк Флойд» или другие команды того движения, можно заметить, что их музыка не имеет направления, она просто беспорядочно витает вокруг, и либо ты успеваешь ее схватить, либо нет, пытаешься понять, когда кончилось что-то одно и началось что-то другое… Нет. Может быть, моё попсовое прошлое как бы говорило мне: «Структурируй песни предельно чётко, доноси их до слушателя так, чтобы он легко мог понять, о чём ты хочешь ему поведать».

– Когда вы были в Heep, чувствовали ли вы себя пионерами нового течения? Тяжёлого, мощного, по-настоящему жёсткого рока.

– Да, думаю, да. Не то чтобы мы тогда сильно этим заморачивались, но, пожалуй, разумным и точным будет сказать, что именно такими мы и были. Мы были частью того раннего движения. Led Zeppelin, Deep Purple, Moody Blues и так далее. С другой стороны, были Оззи Осборн и Sabbath, которые делали то же самое, но уже по-своему, а также многие-многие другие. У нас получилось, а у многих других – нет. Мы достигли того, чего мы достигли, руководствуясь единственным главным принципом – никогда никого не копировать. Я всегда был сфокусирован на том, чтобы быть оригинальным настолько, насколько это возможно. Собственно, и сейчас ничего не изменилось. Следуя по бесконечному пути развития, ты быстро понимаешь – у музыки нет границ. Это очень благодатный путь, но в то время мы больше всего интересовались тем, чтобы не походить абсолютно ни на кого. Мы оказались в центре течения, которое началось, когда некоторые группы решили для себя: окей, у нас будут длинные волосы, галстуки на фиг снимаем, играть будем очень громко и вообще будем делать только то, что хотим. Восхитительное было время. И мир был к этому готов. Правильно выбрать момент – это всегда очень важно.

– Вы упоминали о The Who, прославившихся в шестидесятых не в последнюю очередь благодаря своим в буквальном смысле разрушительным живым шоу. А что вы думаете о музыкантах, которые любят крушить свои инструменты и аппаратуру во время выступления?

– Я думаю, это глупо. Просто глупо. The Who я любил, потому что эти ребята делали вещи, для которых у меня самого кишка была тонка. Но при чём тут аппарат? Будь ты хоть трижды супер-пупер агрессивным, но инструменты ломать не обязательно. У меня однажды случился разговор со шведским гитаристом по имени Ингви Мальмстин. Мы были вместе на репетиции, и Ингви вдруг швырнул свой «Фендер Стратокастер» через всю репетиционку. Он целился в клавишника, но тот увернулся, а гитара со всего маху врезалась в стенку. И тогда я сказал ему: «Слушай, ты же знаешь, сколько ребятишек по всему миру душу бы отдали за такую гитару. А ты её об стенку разбиваешь…» Нет, можно быть агрессивным, и не ломая хорошие вещи.

– Как вы считаете, мистер Хенсли, насколько человек творчества должен сочетать в своём характере уверенность в себе и разумные сомнения, так, чтобы не остановиться навсегда в развитии, погрязнув в болоте самокопания, и в то же время не начать штамповать конвейерным методом всякий шлак, будучи полностью уверенным в своей непогрешимой гениальности?

– О, отличная работа. Это очень обстоятельный вопрос, остаётся только надеяться, что я понял тебя правильно. В молодые годы мы сделали очень много ошибок – музыкальных, личных, социальных, – много всего мы сделали неправильно. Но я старался учиться на ошибках, хотел составить для себя воображаемый сравнительный каталог, который бы позволил мне в будущем правильно реагировать на возникающие ситуации. Таким образом я разработал для себя ряд серьёзных принципов, которыми и руководствовался, принимая решения. Когда проживёшь столько, сколько прожил я, и повидаешь столько, сколько я повидал, всё уже немного проще, поскольку за плечами обширная база принятых решений и суждений. Я, прежде всего, совершенно не уповаю на себя. Нет у меня того, что ты назвал «уверенностью в себе», я совершенно не полагаюсь на себя, на своё эго или что-то подобное. Что-то изменило меня много лет назад. С тех пор вся уверенность, весь душевный покой, весь комфорт, всё вдохновение идут от моей веры в Бога. На сто процентов. Поэтому я знаю, что мне не о чем беспокоиться. Конечно, частенько задаёшь себе вопросы. Три или четыре дня назад у нас было шоу на Дальнем Востоке, и как раз перед ним я свалился с простудой. Тогда я начал спрашивать себя – повлияет ли болезнь на моё выступление, смогу ли я нормально петь, смогу ли эффективно общаться с публикой, бла-бла-бла… Да, я до сих пор задаю себе вопросы, но в основе всей жизни лежит моя вера. Она всегда со мной, и только на неё я всегда могу положиться. Я давно понял: если полагаешься только на себя, шансы проиграть весьма высоки. Понимаешь, вера в Бога помогает мне быть честным с самим собой и с другими людьми. Надеюсь, это хотя бы отчасти отвечает на твой очень непростой вопрос.

– Спасибо, это прекрасный ответ. Если говорить о музыкальном бизнесе сегодня, скажите, насколько проще или сложнее было молодому музыканту пробиться и стать успешным в шестидесятых? И как насчёт молодежи сегодняшней? Что они должны делать, чтобы заслужить всеобщее внимание?

– Это два вопроса, но ничего. Попробую ответить. Когда я был молод, стать успешным было ничуть не проще, чем сейчас. Всегда сложно достигнуть определённой точки, добиться соответствия определённому стандарту, потом двигаться дальше, лезть выше и выше… Главное отличие сегодняшнего музыкального бизнеса от того, каким он был сорок лет назад, в том, что в те дни индустрия и бизнес были завязаны на музыке, теперь же они завязаны на деньгах. Естественно, и тогда в этом бизнесе крутились деньги, и немалые, но они не являлись основным стимулом для всех, кто в этом участвовал. Теперь всё не так. У нас была простая мотивация – мы старались делать всё, что было в наших силах, чтобы писать самую лучшую музыку, сочинять самые лучшие песни, записывать самые лучшие пластинки, создавать самый лучший имидж. И всё это было у нас под контролем. Таким образом, мы соревновались с другими, и это соревнование и было нашим стимулом в первую очередь, никак не деньги.

– То есть главное желание теперешних музыкантов – нагрести побольше денег?

– Теперь желания музыкантов никого не волнуют. Я же говорю, мы контролировали то, что мы делали. А если что-то выходило из-под контроля – мы работали над этим все вместе. Вместе с рекорд-компанией, с менеджментом, с агентами, с промоутерами мы старались довести дело до ума. Вместе учились, вместе росли. Сейчас вопрос контроля в индустрии сдвинулся, и значительно. В основном музыкантам приходится делать то, что им говорят, независимо от собственных желаний. (Комически имитирует типичный голос «большого босса». – Прим. авт.) «Итак, хочешь успеха в нашем бизнесе? Нет проблем! Пиши песни, как вот эта группа, одевайся, как вон та группа, делай вот это, как эти, а то – как те!» За исключением очень редких случаев, артист сегодня не контролирует свою судьбу. Сегодня это очень сложно. Но возможно. Если ты создаёшь что-то хорошее и при этом оригинальное – для тебя всегда найдётся место. Если всё, на что тебя хватает, это делать то, что и так делают все остальные на YouTube, MySpace и так далее, – ну, может быть, ты продашь пятьсот дисков за всю свою жизнь. Но большее тебе не светит. Вот ты назвал меня легендой, и, между прочим, за сегодняшний день это уже второй раз. Это здорово, потому что есть другие слова, которыми обычно называют таких, как я. Старый хрыч, старпер, старикашка и всё такое. (Смеётся.) Ну так вот, чтобы достичь этого статуса, мне пришлось оттрубить в этом бизнесе сорок пять, нет, стоп, уже сорок шесть лет. Сегодня представить себе молодого музыканта, начинающего карьеру, которая продлится сорок-пятьдесят лет, практически невозможно. Но ничего невозможного нет. Главное – сохранять на прежнем уровне работоспособность, решимость и стараться делать то, чего никто другой не делает.

– Не приведёте ли пару примеров? Кто сегодня – настоящий? Кто останется в истории?

– Кто останется? Определённо не Робби Уильямс и ему подобные… Ну вот посмотри, к примеру, на Мэрилина Мэнсона. Он не более чем копия Элиса Купера. Посмотри на Lady Gaga. Не более чем копия Мадонны. Это в новинку для одного поколения, но никогда не выйдет за его пределы.

– Неужели всё так грустно? Совсем нет настоящих артистов?

– Уверен, что есть. Такие группы, как Radiohead, Coldplay, Green Day, – они держатся на вершине. Они сделали гораздо больше, чем одну хорошую запись. Но на каждую из них найдётся тысяча групп, которые развалились после выхода первой пластинки. И так было всегда. Так что я не сомневаюсь, замечательные артисты появляются и будут появляться, но если честно, я не особо слежу за этим, так что с такими вопросами – не ко мне.

– Хорошо, тогда я немного расскажу о себе.

– Валяй. Если что, не стесняйся вдаваться в подробности.

– Знал я одну девушку. И очень мне хотелось чего-нибудь такого интересного с ней замутить. Но всё как-то не получалось. А однажды я додумался отправить ей на пейджер текст «Lady In Black» в русском переводе, и уже на следующий вечер всё получилось как надо. Как вы думаете, что её так зацепило в этой песне?

– Даже не знаю. Эта песня похожа на многие другие мои песни тем, что первая строчка навеяна какими-то реальными впечатлениями из жизни, а остальное – чистая фантазия. Если говорить о «Lady In Black», первое, что приходит мне в голову, это то, что я пою её каждый вечер. И мне это нравится, мне нравится выражение на лицах людей, которые любят эту песню, даже не понимая слов, и подпевают мне, даже не зная английского. Это замечательное ощущение, но я правда не знаю, откуда взялись эти слова. Без понятия. Я знаю, что первая строчка – это правда. Я увидел девушку, которая шла куда-то, и её длинные волосы развевались на ветру. И это действительно было утром в воскресенье. Я был один, но я не был одинок, так что всё остальное – выдумка. Чистый плод воображения.

– Этот плод воображения очень близок к классической поэзии.

– Ну, может, ты и прав. В молодые годы я здорово увлекался классической поэзией.

– Ещё бы не прав. Это практически Шекспир.

– Я знал, что она хороша, но чтобы настолько! (Смеётся.)

– Делите ли вы для себя страны мира на те, в которых лучше отдыхать, и те, в которых лучше работать?

– Да я вообще их никак не делю. Куда бы я ни приехал – разница для меня в первую очередь в людях. Номер отеля здесь и номер отеля в Германии – они абсолютно одинаковы. Дома всё совсем по-другому. Но там и жизнь у меня совсем другая. А во всех других местах живут разные люди, и общение с ними – это одна из причин того, почему я так люблю свою работу.

– А сколько времени вам нужно, чтобы хорошенько выспаться?

– Хм, тут тоже всё не так просто. Обычно шести часов хватает за глаза, но всё зависит от того, как прошёл день. В обычный день дома шесть часов – это идеал. На гастролях нужно немного больше, но опять же всё зависит от того, где приходится спать. Сегодня спишь в поезде, завтра – в самолёте, послезавтра – в удобной постели. Понятно, когда спишь каждую ночь на новом месте, качество сна сильно меняется. В общем, обычно шесть-восемь часов. Если получается проспать столько, то весь следующий день я в порядке.

– Какой была ваша первая мысль, когда вы проснулись сегодня утром?

– Моя первая мысль? Хммм… (Мечтательно.) Надо бы заварить чашечку чая… На самом деле это моя первая мысль каждый день. Нужен чай, чтобы включить мозги. Без чая я как покойник.

– Вы можете вытащить парня из Англии, но вам никогда не вытащить Англию из парня?

– (Смеётся.) Да, чистая правда.

Денис ВИДЕНКИН a.k.a. AquaDark.

Фото Сони ГРУШИНОЙ.

Комментарии (всего 14, показаны первые 3) - читать все комментарии в теме форума "Кен ХЕНСЛИ: «Чтобы пакистанец стал премьером Британии – да запросто!»"