«Остров Лезо - идеал, пусть недостижимый, как далёкая звезда, но дающий мне направление» (Из записок Ивана Родионова) __________________________________________________________________
Повесть «Будь на Лезо» своеобразный протест против «свинцовых мерзостей бытия» и о поисках духовных истин в затхлой атмосфере официального ханжества и лицемерия, столь характерных для Советского Союза в 70-х годах прошлого века. Надо сказать, что бунтарские настроения тех лет владели умами молодёжи и на Востоке и на Западе. И так сложилось что их выразителями стали не ходульные ура-патриоты, жертвующие собой во имя торжества коммунистических идей, не «красные бригады» с чёрным знаменем террора, не обезумевшие подростки с цитатниками Мао, а четвёрка английских музыкантов, соединившихся в ансамбле «Битлз» с Джоном Ленноном во главе. Такой вот странный идейный факел, подхватило молодое поколение Европы, а затем и всего мира. И он быстро стал грандиозным бушующим костром. Под песни простых ребят из ливерпульского порта строили баррикады студенты Парижа, в поисках смысла жизни уходили в индийские ашрамы молодые хиппи Амстердама, Брюсселя и Гамбурга, а их сверстники в городах и посёлках далёкой России слушали нехитрую музыку битлов и мечтали вырваться из тупой серости жизненного круга, когда-то очерченного для них теми, кого они не понимали и не хотели понимать, так как их лозунги были пустыми и лживыми словами, которым давно уже никто не верил. Множество юношей и девушек на территории огромной страны вдруг ощутили какой-то неясный порыв к другой жизни. Им казалось, что именно о нёй говорил будоражащий британский рок, рисовавший в их душах то, к чему они хотели бы стремиться. Вот эта мистическая мечта, земля обетованная, где течёт жизнь, полная глубокого смысла и есть затерянный где-то в тёплых водах Атлантики остров Лезо, покрытый вечнозелёными лесами и окружённый стаями хищных акул, готовых разорвать любого, пытающегося подойти к его омываемому прозрачными голубыми волнами жёлтому побережью. Каждому, кто хочет стать личностью необходимо побывать там, но путь в маленькую страну высоких идей, возвышенных чувств и свободного творчества, труден и опасен. Далеко не все способны перенести тяготы такого путешествия. Во всяком Ивану Родионову, главному герою повести «Будь на Лезо», это не удалось. О его трагической истории, несмотря на всю условность сюжета, с пронзительной искренностью рассказывает Евгений Русских, литератор из Казахстана. Рассказывает так, что начинаешь верить в реальность происходящих событий. Отточенность образов-символов стирает границы философских абстракций и драматическая борьба между добром и злом обретает колорит и динамику настоящего сражения. Наверное, нет смысла пересказывать произведение, которое можно легко прочитать за пару часов. Тем более что написано оно в увлекательном стиле фантастического реализма. К этому жанру прибегают всегда, когда социально-психологические ситуации сюжетных линий, требуют выхода за рамки обыденности. Достаточно вспомнить Гофмана, Кафку, Булгакова. Айтматова, Маркеса или Мураками. Разумеется, я не берусь сравнивать небольшое произведение шяуляйского литератора с мировыми бестселлерами знаменитых писателей. Но, на мой взгляд, несомненно, что повесть «Будь на Лезо» представляет собой заметное явление в российской философско-этической беллетристике.
Я просыпаюсь от шума ветра за открытым окном. Возле моей кровати стоит мой старший брат. Над его головой – сумрачный нимб. – Саша, – говорю я. – Где ты был с тех пор, как мы не виделись? Молчит, улыбается. В глазах – бесконечная доброта и сочувствие... Я хочу сказать ему многое, но слова застревают в горле. И мы молчим. Вдруг он протягивает мне Белый альбом. На его обложке вспыхивают, пламенеют слова, выложенные огненными гиацинтами: «Be At Leso». C этого все и началось. Послание брата «Будь на Лезо», посетившего меня из иных миров, не давало мне покоя. Я искал эту землю на географических картах. Напрасно. Но однажды меня осенило – глубокой ночью. Я соскочил с кровати. И на обложке книги «Герой нашего времени», быстро начертил карандашом карту острова. Изгибы его берега моментально увлекли мое воображение, перенесли его на клочок земли, затерянный в океане. Я нанес на карту названия: бухта Надежды, Перевал Тишины, Священная Скала... Светало, когда в правом нижнем углу карты, я написал «Остров Лезо». С того дня я стал жить в этом мире, не имеющем ничего общего с действительностью. Нет, я не создавал зло. Оно явилось само, имело вид Чудовища и жило в океане. И никто не мог проплыть мимо, чтобы не быть проглоченным этим огромным осьминогом, похожим еще и на гидру. Но однажды в бухте моего острова бросила якорь каравелла Santa Maria, доставившая на остров первых творян. Каким-то чудом она проскочила мимо Чудовища. И веселые яркие люди заселили эту несуществующую землю. С этого момента остров стал частью Вселенной. Оставалось его написать. Я загрунтовал холст, совсем небольшой. Белый грунт лег на удивление хорошо, нигде не повело, не потрескалось. Я взял угольную палочку и уверенно нарисовал контуры острова. Потом, забыв обо всем на свете, я смешивал краски и окунал кисти и никогда еще так остро не чувствовал себя волшебником: из-под моей тонкой кисти возник кораблик, потом деревце на мысу, дельфин, выпрыгнувший из моря… Короче, не бог весть какая получалась работка, но эта картинка содержала почти все, что нравилось мне в жизни: море и небо, горы и облака, лодки островитян, занимающихся рыбной ловлей, и еще множество чудесных вещей, которыми я наслаждался, творя новый мир. В самой середине картины плыл к острову белый катер. И мне оставалось нанести несколько последних мазков, когда вдруг в глубокое пение синей краски вторгся голос незваной гостьи: – Как? Вы ничего не знаете? Заперся в радиоузле. Врубил рок. И стал призывать... Да, да, вот именно. К бунту! Пауза. Шелест бумаг. – Вы понимаете, чем это пахнет? А когда выбили дверь радиоузла, ваш сын исчез. Да, да. Самым невероятным образом. Теперь этим инцидентом заинтересовались, сами понимаете кто. А вы что, до сих пор не знаете? Немудрено. Он и дома-то, наверное, не бывает. Где он все время пропадает? Вот где он сейчас? – В своей комнате, – услышал я. – Иван, к тебе пришли. Пожалуйста, выйди... – Сейчас, – говорю я, радуясь, что дверь заперта, и я вот-вот завершу картину. А в дверь уже стучит отчим – слабо, но кулаком. – Иван! В чем дело? Открой. Пришла инспектор. Все, картина готова… Вот теперь я подхожу к двери и тихо поворачиваю ключ в замочной скважине. Ощущаю усталость и нечто вроде омерзения от всей этой маяты. Самое время положить моим мукам конец. И я возвращаюсь к картине. Теперь надо сосредоточиться. Это трудно, особенно если над душой стоит марионетка Чудовища в сером мундире и с подведенными, как у египетской царицы, глазами. Но я это умею. Я вычитал рецепт спокойствия и великой безмятежности в древней китайской книге «И цзин», которую нашел у букинистов в книжных развалах. Правда, мне пришлось долго и усердно тренироваться, но я научился. И я отрешаюсь от действительности. Потом произношу молитву, задерживаю дыхание и... вхожу внутрь моей картины прямо на палубу катера, плывущего к острову. Некоторое время еще можно видеть, как мой корабль несется по волнам в чистом тумане острова Лезо, затем туман улетучивается, а вместе с ним – вся картина, а вместе с ней и я. Чудовище замирает в крайнем замешательстве.
Творяне
А я даю своему телу задание – исчезнуть в каюте катера. И продолжаю странствие внутри картины. Я не праздный путешественник, о, нет. Затерянный в океане, остров нуждается в живительной связи с Землей. Эту связь и осуществляет экипаж моего катера. На остров мы доставляем почту с Земли, а на Землю – великие творения Духа, создаваемые творянами. День и ночь слуги Чудовища охотятся за моим кораблем, бороздя океан по разным направлениям. Но каждый раз мы уходим от погони. Риск пьянит нас, как шквалистый ветер, а работа, которую мы выполняем, дает нам такое напряженное ощущение жизни, которого мы не испытывали никогда ни до того, ни после. Вот и сегодня мне опять повезло. Я бросаю якорь. И спускаю на воду лодку. Поднимаю парус. Попутный ветер быстро гонит лодку в опоясанную скалами бухту к северу от маяка. На берегу меня встречают творяне. Среди них Михаил Лермонтов, коротко остриженный, одетый в белую зстиранную рубашку с входным пулевым отверствием, он крепко жмет мою руку и вручает мне рукопись своего нового романа. Тут и Всеволод Гаршин с венцом на голове, похожий лицом на пророка, мученика. Он прижимает к груди Красный Цветок, источающий зло. Но будьте спокойны, зло никогда не просочится в мир, потому что Гаршин не отпускает Красный Цветок ни днем, ни ночью. Мне хочется сказать ему что-то теплое, хорошее, но появляется Христофор Колумб. В его руках великолепную модель парусного судна. – Вот, смастерил на досуге, – говорит он и поясняет, что это Santa Maria, точная копия его флагманского корабля, до сих пор неизвестная миру. И я принимаю каравеллу. – Отдать швартов! – радостно восклицает Гаршин. И тотчас белокрылый корабль оживает в моих руках, его паруса наполняет ветер, и, ожив, он рвется в небо, как если бы внезапный вихрь подхватил его, понес, бросил в гору, с горы, в пучину... И ничего не остается, как рубить канаты собственной души, чтобы шагнуть в неизвестность...
Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый: Наяды взор, античный лик, Влекомый им неодолимо Я славу Греции постиг И грозное величье Рима, –
звучит в этой неизвестности глуховатый голос. Я оборачиваюсь и вижу Эдгара По, на его мертвенно бледном лице следы побоев, так и не залеченных временем. Он дарит мне свою поэму «Третье небо», она о том, что он видел и чувствовал, посетив сферу Высшего и Абсолютного Знания. По его словам, там он избавился от многих противоречий, которые его так терзали, заставляли мучиться на земле. И я тепло благодарю этого тонкого гения, умеющего разговаривать со звездами. Подходят два монаха. Кланяются. Светлые русские лица, обрамленные бородками клинышком. В чистых, по-детски наивных глазах лучики, как у святых. Они радостно сообщают, что принесли икону, написанную преподобным Андреем Рублевым. Я в замешательстве: прикоснуться к «Троице», будто сотканной из солнечных лучей, у меня не хватает духа... –Там, где есть любовь, там есть Бог, – доносится до меня приветливый голос отца Павла, философа и мученика. – Несите, смело несите «Троицу» на катер. Мир, как никогда, нуждается в этой святыне... В черной рясе, с длинными, расчесанными на прямой ряд, волосами, похожий на Христа, он стоит рядом с Платоном и улыбается мне своей доброй улыбкой. И я принимаю икону, льющую в мир свое тишайшее излучение. А потом – еще ряд творений, которые принесли на берег поэты, живописцы и музыканты, живущие на острове: концерт №1 ля минор Баха, новый роман Федора Достоевского «Паук», альбом Джона Леннона «Ирреволюция», записанный на острове при участии Бетховена, и другие дары ярких созданий в Золотой Фонд Человечества. Поклонившись, я прошу у творян прощения за свою дерзость – что нарушил их покой. Отец Павел милостиво благославляет меня. Далее мой путь лежит к храму. Нужно подниматься от подошвы Священной Скалы к ее плоской вершине, раскрытой, точно ладонь, где вознеслась воплощенная в камне молитва. Каменистая тропа убегает вверх, петляя среди скал и кустарников. Ремни тяжелого мешка с письмами режут мне плечи. Пот льет с меня градом. И мучает жажда. Вдруг – как будто в благодарность за труд восхождения – скальная чаша, полная родниковой воды! Пересохшими губами я припадаю к чаше, а когда, утолив жажду, поднимаюсь с колен, то замираю от счастья: будто специально ждала этого случая, мне открывается красота острова, который предстает передо мной во всем своем великолепии – такой веселый и волшебно-светящийся при солнечном дне. Все здесь дышит тайной!
И своды скал, И моря блеск лазурный, И ясные, как радость, облака…
Тайна трепещет и светится в каждом листке незнакомых мне деревьев, в каждом сантиметре каменной стены храма, перед которой можно стоять часами, открывая в ее трещинах и выбоинах целые миры. Остров сам как невидимый храм, а вовсе не иной мир, с которым нет никакой связи. Однако способен проникнуть сюда совсем не каждый. И то сказать! Сколько ранимых и тонких душ отрывалось от земли, но срывалось вниз, в пропасть, откуда выбивались языки пламени, и где Чудовище, радуясь и скаля клыки, пожирало их. Одни захлебнулись от горя, других убила нищета, уделом третьих стала чужбина, где они медленно умирали от тоски по своей далекой родине. Их имена давным-давно стерлись на дешевых деревянных крестах. Но те, кто достиг острова, обрели покой и волю. Здесь, в таинственных темных долинах на берегах студеных ручьев каждый живет в ладу со своей душой. А в это же время на Земле миллиарды людей подчинены власти Чудовища и с радостью уничтожают себя, превращаясь в живых мертвецов. – Однако настало время выбирать что-либо одно, – говорит мне настоятель храма отец Лука. – Или рабство духа и смерть, или – Дух. Это единственный путь к спасению, другого не дано… И я вижу по выражению его лица, как расстроили его картины катастрофы человеческой души, отраженные в письмах с Земли. –Ты спрашиваешь, трудна ли такая перемена? – читает он мои невеселые мысли. – Очень трудна. Но не печалься, – и в грустном голосе отца Луки звучат веселые нотки. – Люди всегда умели делать это. Тысячи простых людей, величайших подвижников иноков, сонмы неизвестных святых в миру жили по законам своей божественной сущности, раз и навсегда исключив саму возможность попадать под власть Чудовища. Только нужно набраться храбрости, и начать движение к самому себе, сбросив на этом пути ложные цели и желания, как истлевшие одежды... Я глубоко вложил в своё сердце его слова. Удержать свой дух – стало моей задачей. Вот почему я так часто посещаю остров Лезо. Это вроде кун-фу, приемов, с помощью которых я обороняюсь от Чудовища, который постоянно мне угрожает. Наша борьба идет с переменным успехом. Однажды Чудовище, ненавидящее творян, повелело своим головорезам покончить с «этой горсткой блаженных, которые бьют по основам основ нашего существования», и завладеть Белым альбомом, несущим Срочное Послание Человечеству. И остров был захвачен черной пехотой. Это случилось в тот день, когда меня препроводили в чертоги Чудовища, в серое многоэтажное здание с зарешеченными окнами, что мрачно возвышается на городской площади, и я потерял остров из виду… Следователь, до определенного момента интеллигентно-вежливый, сбросив маску сочувствия, ударил меня в лицо. Разозленный, что я остаюсь собой, что не предам то, что предать невозможно. Глупец, разве можно предать мечту? Я упал. Меня подняли с пола, отряхнули и отпустили. Я шел домой с ощущением не физической боли, а какой-то огромной потери. Я чувствовал себя безнадежно расстроенной гитарой с треснувшей декой. И эта трещина разрасталась вширь и вглубь, образуя пропасть. По одну ее сторону чернел затянутый в кожу демон-рокер и язвительно скалился над миром. А по другую, белел ангел в хитоне. Парочка без конца пререкалась, понося друг друга. Иноземец кривлялся, настаивал послать все к черту, купить мотоцикл и жить, чтобы ездить, а ездить, чтобы жить; а другой ангел сидел на берегу моря и, склонив голову, бесконечно страдал от безответных вопросов. Мне казалось, что я схожу с ума от противоречий. И вера моя пошатнулась. Чудовище праздновало победу. Вот оно и научило плясать под свою дудку кого угодно. Всех, в том числе и меня. Человечество превратилось в толпу. Лишенные собственного сознания, миллионы людей-зомби вылились на площади городов. В центре толпы изредка появлялось Чудовище. Люди не замечали его – оно было их частью, оно было внутри каждого из нас, в теле, сознании, оно нами управляло. – Власть переходит в руки карнавального народа! – вопили шоумены, и под одобрительный рев толпы призывали уничтожить Белый альбом перед включенными кинокамерами. Но я решил, что не сдамся.
Бой
Мы подошли к острову на восходе солнца. За длинной песчаной береговой полосой росли пальмы. А дальше, будто чудесный цветок тропических скал, блистал куполами храм. Бухту перегораживал риф, сильный ветер разбивал об него волны. На берегу не было ни души. Только дот, огневая точка врага, хищно смотрел на бухту узкой амбразурой. Но и он молчал. Видимо охранники, упившись, крепко спали, уверенные в том, что после разгрома, который они здесь учинили, уже никто не осмелится войти в эти воды. Но недаром на ободе моего штурвала выгравировано: «Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться». Я развернул пушки и открыл огонь по доту. И вышиб зубы этой акуле, будто вылепленной из серого песка. А потом перенес огонь вглубь острова, к подошве скалы, где был пост, наспех построенный завоевателями из бамбука. Стволы обеих пушек раскалились, а я все стрелял, ощущая босыми ногами, как при каждом выстреле орудий содрогается весь корпус судна. Шуму мы наделали много. Вся палуба была засыпана гильзами. И мы нагнали страху на эту сволочь, прежде чем я и Соленый Пес, верный мне волк, высадились на берег. С моря нас прикрывала Елена, моя подруга. Достигнув суши, я оглянулся на катер, он поблескивал на солнце, рассеивая туман. А светлые волосы моей любимой, стоявшей за пушками, будто излучали свой собственный золотистый свет. И точно сказочный герой, я взлетел в небо, сжимая в руке меч. На войне нельзя быть святым. И меч стал моей сущностью, продолжением моей руки. Мою спину надежно защищал Соленый Пес. Он вгрызался в глотки врагов и обращал их в бегство. Мы дрались не только за Белый альбом, духовное творение человечества. Мы сводили счеты за всех людей, которые не превратили свое сердце в отстойник для нечистот и предпочли предательству смерть. Пробиваясь к храму, мы теснили врагов к подножию скалы, а там они попадали под огонь пушек, из которых непрерывно била с катера Елена. – Наверх! – приказал я себе. Склон скалы глухо зарос проволокой кустарников. Сквозь них проступали деревца с ало-кровавыми ветвями. Я хватался за кровавые плети рук, которые протягивали мне деревья, и карабкался вверх, обдирая колени о камни на осыпях, шуршащих сползающей с камнями глиной. Жужжали, били в склон пули, выбивая каменную пыль. Плотный огонь сбивал золотистые нимбы пилигримов – цветов, восходящих по скале наверх, и как бы указывающих мне путь. Мои чувства были в таком водовороте, что я не удивился, когда вдруг увидел храм. Вооруженные автоматами, рослые пехотинцы Чудовища, открыли по нам огонь. Но волшебное пространство храма стало нашей защитой. И бой с церберами был недолгим. Ничто не могло сравниться с полнотой того мгновения, когда я, теряя сознание от ран, крепко прижал к своей груди Белый альбом. Вот он стоит в моей каюте, наполняя ее белым сиянием! И скоро его Мелодии Духа насытят воздух, сбросят вековое шаблонное мышление, дойдут до тех, кто воюет, и заставят их сложить оружие. И на Земле появится новая раса свободных, смеющихся людей. – Эй, слышите, воздух уже колышется в сочном густом звуке Ансамбля небесного воинства! У микрофона как всегда я, Жан-Род вместе со своей музыкой! Скорей, скорей, слушайте музыку, глотайте ее, как свежее дыхание океана в зловонном мире взрослых, где продается все: родина, любовь и даже дети. Вы скажите, что я рехнулся! Но посмотрите, как нас, умело кормя баснями, сбивают в толпу и превращают в дойное стадо седовласые вершители судеб. И гонят на бойню, повздорив друг с другом. War is Over, друзья! Нет войне! Вы скажите, я конченый мечтатель, но я твердо знаю, что если бороться со злом в себе, то ничего не страшно. Идем все вместе, ребята! Нет, не на баррикады зову я вас, а к восходу солнца! Жизнь слишком коротка, чтобы ждать, когда она взойдет… – Выбивай дверь! – слышу я голоса за дверью. И кто-то бьет в дверь радиоузла своим кряжистым телом, будто осадным бревном. – Нет! – кричу я. – Руки прочь от меня! И просыпаюсь.
Дома
Первое, что я вижу, это Белый альбом. Он стоит на моей верхней книжной полке, и его обложка сияет, отражая солнечный свет. Его я вызволил только вчера, приехав из строительного отряда, где вкалывал два месяца кряду на строительстве железной дороги. Сквайр, торговец дисками, заломил несусветную цену: альбом-де двойной, три дня тому раскрытый. Не торгуясь, я отдал ему почти все, что заработал в строительном отряде. Да, это было вчера... Некоторое время я лежу, не шевелясь, привыкая к моей комнате с морским пейзажем на стене, от которой отвык за лето. И словно из синевы безбрежного океана вижу остров Лезо, как мерцающую грань между сном и бодрствованием. Тихо. Только слышно, как шумит за приоткрытым окном листва. Налетает порыв ветра и деревья шумят, широко, печально, будто море. Вот бы снять фильм «Остров Лезо», мечтаю я. Сценария мне не требуется. Потому что ни один сценарий не передал бы словами царственно-прекрасную красоту острова. А фильм я бы построил из разрозненных новелл, объединенных друг с другом лишь идеей, которая бы и двигала сюжет. Новеллу «Бой» я бы сопроводил саундтреком группы The Doors, а в качестве художника я пригласил бы Иеронима Босха. Но в моем фильме звучали бы и Бах, и Бетховен. Ведь на острове живет немало творцов, которые с радостью взялись бы написать к моему фильму музыку. Ведь цель-то у нас одна. Но может случиться, я стану рок-звездой. От меня можно ожидать чего угодно. Вот почему так боится меня Чудовище. И люто ненавидит мою юность. Так что вряд ли мне дотянуть до тридцати. Рано или поздно я и Монстр сойдемся на равных, как два борца на ковре. И я, конечно, погибну, но недаром. Мое воинство пополнится еще одним солдатом, занесенным в небесные списки. – Отдать швартов! – говорю я себе, вспомнив Гаршина. И это звучит, как команда «вперед». К новым землям, к новым людям! Потому что я, Иван Родионов, объявляю войну Чудовищу. Нет, это уже не игра моего больного воображения. О, нет. Чудовище реально! Как материальны и наши слова и мысли. Разве не так? Это огромный невидимый Вампир, паразитирующий на человечестве. Подпитываясь энергиями зла, войнами, переворотами, революциями, он растет. У него много голов! Жестокость, Ханжество, Трусость, Ненависть, Жадность... Ты и не заметишь, как мало-помалу эта гидра, скользкая как улитка, обовьется вокруг тебя и заглотит. Но выест только самую лучшую, чистую зону твоего сердца, тот заветный «островок», куда могла бы прицепиться истина. А потом снова отрыгнет тебя в мир, где преют в домах-коробках, трясутся над своими сбережениями миллионы живых мертвецов, не сумевших или просто не захотевших противостоять ей. Чудовище уже схватило тебя! Значит, нельзя терять ни минуты. В ванной я открываю кран и наполняю ведро холодной водой. Теперь надо набраться храбрости, ибо я не десантник. Но отступать нельзя. Солдату рока не пристало быть слабым. Глубоко вдохнув, я обрушиваю на себя ледяной водопад... – Ох! – вырывается из меня, но в следующий миг вселенную оглашает мой победный клич. И Чудовище настораживается, оно поднимает то одну голову, то другую: «Кто посмел, где?» – Это я, Гадина, – откидываю назад мокрые волосы. – Ага, не нравлюсь? А так? – и корчу в зеркале совсем свирепую рожу. Но когда звериный оскал сползает с моего лица, я вижу странного субъекта с грустными глазами мыслителя. Да, меня выдают глаза. В них светится не то боль, не то глубоко запрятанная тайна. Вот сейчас я свеж и бодр. Сердце мое бьется сильно, радостно. А в душе звучит блюз, что-то возвышенное, желанное, чего не выразить словом, но что так хорошо передает музыка. С детства я такой. Бессмысленному искусству счастья мне никогда не научиться. Да и незачем. Довольных собой и своей карьерой придурков и без меня пруд пруди. Но когда я вижу, как эти самонадеянные можоры унижают слабых, я превращаюсь в дикую собаку. Педагоги считают меня трудным. Но парни и девушки из строительного отряда, где я, «сын полка», трудился этим летом, так не считали. Они не могли понять – почему я «трудный»? Мы строили железную дорогу в тайге. Жара стояла адова. Потом пошли дожди. Грязь. Гнус. А труд был преимущественно ручной. Я растянул связки. Кисти моих рук распухли, и я стянул их бинтом. Мне было очень больно работать. Но я скорее бы умер, чем расписался бы в своей слабости. А по вечерам, у костра, я пел студентам свои песни из магнитофонного альбома, который посвятил Саше, моему брату. И девушки смотрели на меня влюбленными глазами. Теперь, когда я пришел в себя после смерти брата, я никогда не стану принимать близко к сердцу все то, что так важно для толпы. Моя душа мне важней идеологий, важней всего на свете. Может, я и вправду болен то ли душевно, то ли какой-то болезнью характера? Но что с того? Главное, что посыл правильный.
Белый альбом
И Белый альбом раскрывает свои крылья. Они картонные и совсем маленькие по сравнению с черными крылами Чудовища. Но битва началась. И обратной дороги нет. Диск №1 с половинкой зеленого яблока на круглой этикетке ложится на проигрыватель винила. Адаптер плавно опускается на пластинку; вертясь под иглой, диск слегка поскрипывает, как парусник, выходящий из гавани летним погожим утром...
Духом окрепнем в борьбе… –
где-то, на городской площади, голосит репродуктор. Но в следующее мгновение из глубоких глубин океана восстает и взмывает ввысь белокрылый корабль с наполненными ветром парусами, и там, пойманный в небесах, обрывая канаты, неудержимо несется вниз с нарастающим звуком пикирующего самолета прямо в наш двор, на клумбу с выложенным из цветов посланием: «Bе Aт Lеso!». По трапу, сотканному из солнечных лучей, сбегают четверо музыкантов, и воздух вздрагивает от густого всплеска электрогитар.
Все, что тебе нужно, это любовь, –
поют гости с неба, и эхо, отраженное от стен пятиэтажек, опоясывающих двор, втрое, вчетверо усиливает победоносный клич их голосов. И дома-коробки оживают. Разбуженный муравейник приникает к окнам. Но вместо миллиона улыбок прозревших людей я вижу неандертальские оскалы: какие-то бритоголовые типы грозят мне из окон кулаками!
Люди распахните окна И омойте глаза слезами ребенка, –
бьют в набат юные боги, взлетев на вселенскую колокольню. И мелодию их песни начинает вести громогласный хорал тысячного монастырского хора – оттуда, откуда звучат мертвые, и, значит, бессмертные голоса. И раздавленные гигантски выросшими голосами певцов, рассыпаются на мелкие осколки режимы и государства, боль и одиночество, омуты горечи и иллюзии, вся бренность мира рассыпается, как горох. И только любовь остается жить. Навсегда, навеки вечные, воцарившись на небосклоне калейдоскопически уходящих столетий... – Благие мечты! – кривится мой демон, затянутый в черную кожу. – Лучше дай пыхнуть! И я перевожу взгляд на землю. И вижу первую улыбку. Господи, как же я рад! Это улыбается безногий мальчишка по прозвищу Великан – таким он родился в нашем городе, который отравляют выбросы оборонного завода, производящего радиоактивное топливо. Широко раскрытыми глазами мальчишка изумленно смотрит в небо, откуда, как ему кажется, плывет музыка. Вот серебряной паутиной врывается в золотую ткань биг-бита соло-гитара, рокочут, то приближаясь, то удаляясь, как гром, барабаны. Я вижу впервые, как он улыбается. – Ничего, парень, прорвемся! – показываю ему Белый альбом, держа его, как птицу с занесенными для полета крыльями. И мальчишка радостно кивает мне головой и машет своими тонкими руками, будто хочет взлететь. Счастливый, я закуриваю сигарету, подставляя лицо слепящему свету солнца. – Ну, наконец-то, – ворчит затянутый в кожу ангел-панк, усаживаясь на свой мотоцикл. – А то уши в трубочку свернулись. – Кто про что, а вшивый про баню, – миролюбиво откликается другой ангел, в белом хитоне. Демоны отлетают. Солнце и рок растворяются в моей крови. И мало-помалу душа моя освобождается. Меня не гложет Чудовище, не урезает Поэт, не изводит тоской по морю Капитан. Я никто. Кроме как юнец, неспособный дышать никаким счастьем и никаким страданьем, кроме счастья и страданья любви. Звучит «Стеклянная Луковка»… Джон Леннон поет:
I told you about Strawberry Fields. You know the place where nothing is real…
Да, я знаю это место, Джон, где нет ничего настоящего, а если смотреть через стеклянную луковку, то можно увидеть иной мир: синюю бухту и белый катер, а дальше, в глубине острова, сияющие купола Храма Смысла и Гармонии среди скал. А если вглядеться еще лучше, то можно увидеть горную тропу, а на тропе вторую мою половину, смущенную, очарованную, чуточку хмельную, – которой дозволено бродить везде и всюду в поисках друзей и проводников на дороге ввысь.
